Quid est Veritas? (как это было в Античности)

История философии по своему существенному содержанию имеет дело не с прошедшим, а с вечным и вполне наличным и должна быть сравниваема в своём результате не с галереей заблуждений человеческого духа, а скорее с пантеоном божественных образов.
                                                                                                                             Г.В.Ф. Гегель

Вопрос об Истине — это не просто вопрос знания. Собственно говоря, это вопрос о знании некоего Сущего. Точнее, это вопрос об Истинно Сущем. Истинно Сущим, или собственно Сущим, или Сущим Самим по Себе можно назвать такое Сущее, Которое самодостаточно и в то же время некоторым образом вмещает в Себя всё прочее сущее. При этом последнее, взятое само по себе, оказывается просто сущим, или условно сущим, имеющим истинное существование не в самом себе, но лишь в Истинно Сущем. Поэтому Истинно Сущее есть То, от Чего всё прочее сущее зависит, составляя основу последнего.

Истинно Сущее не всегда бывает явлено. Бо́льшую часть времени Оно пребывает как бы растворённым во всём сущем. В этом смысле нет ничего ни на земле, ни на небе, что бы Им не являлось. Но приходит время, когда Истинно Сущее собирается в одном Сущем и выделяется из всего прочего сущего: Истинно Сущее становится налично Сущим.

А до той поры у Человека складывается предвосхищающий образ Истинно Сущего, более или менее верно отражающий некоторые существенные стороны Последнего. Даже будучи неявленным и рассредоточенным во всём сущем, Оно так или иначе даёт о Себе знать, тревожа человеческое воображение, волнуя людские умы, будучи источником религиозных верований и философских учений. Поэтому у Человека всегда уже имелось некоторое представление об Истинно Сущем.

1. Первобытные верования: Истинно Сущее человекоподобно, бессмертно и грозно

С самого начала первобытные люди пытались выделить в окружающем мире Нечто, Чему оказывалось предпочтение перед прочим сущим. Это мог быть любой неодушевлённый предмет (тотем) или даже детородная часть человеческого тела (фаллические культы), от Чего Человек считал Себя жизненно зависимым и Чему воздавались особые почести.

С течением времени Человек всё более выделялся из всего прочего сущего и превзошёл последнее по красоте, могуществу и многому другому. Поистине Он оказался наисовершеннейшим из сущих во всём обозримом пространстве. Тогда возник вопрос: не является ли тем искомым Истинно Сущим Сам Человек?

Но когда был поставлен этот вопрос, у Человека обнаружился существенный недостаток, который не позволял Ему безоговорочно признать Себя в качестве Истинно Сущего. Этим недостатком была его смертность. В других отношениях этот недостаток мог бы показаться несущественным, но в вопросе об истинности того или иного сущего это приобретало решающее значение. Ведь этот недостаток отбрасывал Человека на уровень самого низшего природного существа. Нет, не может быть Истинно Сущее смертным.

Человек мог бы считать Себя Истинно Сущим, если бы не Его смертность. С другой стороны, последняя, как казалось, была единственной преградой, отделявшей Человека от истинной жизни. Поэтому Человек, отвергая Себя в качестве Истинно Сущего, всё же настаивал на том, что Истинно Сущее должно быть похожим на Человека, должно быть человекоподобным.

Итак, Истинно Сущим могло бы считаться такое сущее, которое имело бы человеческий облик, и при этом было бы бессмертным. Таковое не встречалось в Природе. Но древний Человек не был таким уж безнадёжным эмпириком и не пренебрегал при необходимости употребить силу Своего воображения. Иными словами, задача состояла в том, чтобы «довообразить» Человека до Истинно Сущего. Что и было сделано. Так возник образ человекоподобных бессмертных существ. Это были Боги.

Признание Человеком Своих достоинств, но непризнание Себя в качестве Истинно Сущего и легло в основу представления Истинно Сущего в виде Богов. Здесь отразилось двойственное положение Человека: Его превосходство над всем прочим сущим и Его подчинённость по отношению к Истинно Сущему. Образ Богов был плодом людского воображения, но не пустого воображения: этим образом Истинно Сущее Само заявило о Себе, и этот образ возникает с необходимостью, предвосхищая грядущее явление Самого Прообраза.

Поскольку эти первоначальные Боги не были действительными истинно сущими, но лишь воображаемыми, Они были отягощены чисто человеческими представлениями и предрассудками. Поэтому, наряду с верно угаданными признаками Истинно Сущего, Богам приписывалось много чисто человеческих вожделений и даже пороков, в то время как действительное Истинно Сущее могло выглядеть значительно сдержаннее и скромнее, оставаясь при этом Истинно Сущим.

Жизнь Богов между тем дополнялась всё новыми подробностями. У Них складывалась своя иерархия с выделением верховного Бога, Которому подчинялись остальные Боги, или же возникал единый Бог, а все прочие Боги полностью утрачивали высокое звание «Богов» и разжаловались в просто «небожителей». Здесь варианты могли быть различными: всё зависело от темперамента того или иного народа. Так или иначе, эти первобытные религиозные представления относятся более к мифологии, чем к собственно религии, ибо этот первоначальный образ Истинно Сущего ещё не был подтверждён действительным явлением Такового.

С пришествием Богов начался первый, религиозный, или, точнее, религиозно-мифологический этап в развитии представлений об Истинно Сущем. На этом этапе Оно представлялось в виде человекоподобных бессмертных личностей. Человек же, будучи богоподобным, но в то же время смертным, не мог в полной мере наслаждаться истинным существованием. Тем не менее Он мог, так или иначе, приблизиться и приобщиться к истинной жизни, угождая Богам, воздействуя на Них жертвой и молитвой.

Между условно сущими, смертными людьми, и истинно сущими, бессмертными Богами, устанавливалась определённая связь, именуемая религией. Благодаря этой связи, Человек не замыкался Сам на Себя, но всегда имел выход на Истинно Сущее, пусть даже своеобразно представляемое. Поэтому жизнь Человека, оставаясь смертной, обретала определённую полноту и даже некоторую истинность.

Боги, как считалось, обитали в некоем возвышенном и недоступном для Человека месте или, согласно более поздним представлениям, в некоем «внемировом» пространстве. Но не вполне верно было бы считать, что Они просто существовали Сами по Себе, в отрыве от мира, и лишь наслаждались истинным существованием. Боги, со своей стороны, были неразрывно связаны с миром, они были «замкнуты» на мир, будучи его Сущностью, его Истиной.

Как бы Оно ни воображалось, Истинно Сущее небезобидно и чревато ощутимыми последствиями для всего прочего сущего. Недаром, согласно древним представлениям, малейшее движение или даже малейшая мысль кого‑либо из Богов приводила в движение целые пласты мирских явлений. Всё, что происходило на земле, оказывалось лишь видимым выражением жизни Богов. Вочеловеченное или воображаемое, Истинно Сущее проникает повсюду, так или иначе воздействуя на ход «земных» событий. Поэтому всякое пренебрежение в отношении Его небезопасно. По меткому выражению поэта М. Ю. Лермонтова: 

• Так храм оставленный – всё храм,
• Кумир поверженный – всё Бог.

Итак, на основании вышеизложенного можно сделать три основных вывода: Истинно Сущее должно быть человекоподобным, Оно должно быть бессмертным, и, будучи внутренне связанным со всем прочим сущим, Оно оказывает воздействие на последнее.

2. «Философия природы»: отказ от внешнего человекоподобия Истинно Сущего

Время шло. Человек продолжал осваивать окружающее Его пространство. Развивалось мореплавание, новые страны, новые диковинные растения и животные открывались Человеку, новые народы открывались друг другу. Но Боги как таковые не встречались среди этого многообразия налично сущего. Их местонахождение отодвигалось всё дальше, да и само Их существование ставилось под сомнение.

Боги, несмотря на весь Их блеск, с самого начала страдали существенным недостатком: Они представляли Собой воображаемое, а не действительное Истинно Сущее. Этот недостаток сначала не замечался, но исподволь он подтачивал могущество Богов в глазах людей, порождая всё новые сомнения относительно Их существования. Этот недостаток скрывать было всё труднее: Истинно Сущее настоятельно требовало к Себе иного подхода.

Почитание Богов всё более становилось данью обычаю. Уже мало кто был убеждён в Их действительном существовании, хотя мало кто решался вопрос об этом поставить открыто. Богоборцы, впрочем, были всегда, но долгое время никто не мог предложить взамен Богов нечто более убедительное, соответствовавшее уровню умножившихся человеческих знаний. Большинство людей едва могли опомниться от нахлынувших на них впечатлений. У мудрецов же всё это многообразие вызывало лишь скуку повторения одного и того же, обостряя тоску об Истинно Сущем. Участились попытки отыскать Истинно Сущее среди ближайших налично сущих вещей, что было сопряжено с отказом от человекоподобия Истинно Сущего. Время Богов прошло. Появилась философия.

Европейская философия, как известно, зародилась в Древней Греции приблизительно в VI веке до Рождества Христова. Первые философы пытались вычленить То, Что есть истинного в окружавшем их налично сущем, Что пре-бывает, несмотря на все видимые изменения. При этом взоры их обратились прежде всего на могущественные и всепроникающие природные стихии, бушевавшие или покоившиеся вокруг. Развитие философских представлений об Истинно Сущем тогда было примерно следующим.

Ксенофан. Этот философ как бы перекинул мост от первоначальных религиозных верований к философским представлениям. Истинно Сущее он всё ещё называет «Богом». В то же время он резко выступает против уподобления Истинно Сущего Человеку. «Эфиопы утверждают, что Боги курносы и смуглы. Фракийцы — что Они голубоглазы и рыжеволосы…» — пишет Ксенофан. Он полагает, что «если бы быки, лошади и львы имели руки и могли рисовать…, то лошади изображали бы Богов похожими на лошадей, быки — на быков» и т.д. При этом Ксенофан выдвигает своё ви́дение Истинно Сущего, Которое он считает единым Богом, «не подобным смертным ни обликом, ни мыслью». Бог Ксенофана чужд суеты. Он неподвижен, и всем существом Своим Он видит, мыслит и слышит и «одной силой ума всё потрясает».

Вместе с тем Ксенофан склоняется к признанию Земли в качестве Истинно Сущего: всё происходит из Земли и в Землю возвращается. Земля, таким образом, составляет как бы тело Ксенофанова Бога., Который всё‑таки отдалённо напоминает Человека — хотя не по облику, но по существу.

Фалес утверждал, что только Вода существует поистине. Всё происходит из Воды и возвращается в Воду. Вода — То, Что есть истинного в вещах.

Анаксимен учил, что только Воздух существует поистине. Всё происходит из Воздуха и превращается обратно в Воздух.

Гераклит из всех стихий предпочёл Огонь — только Огонь существует поистине. Огонь есть то, на что всё обменивается. Всё сущее рождается и гибнет в мировом пожаре.

Эмпедокл примирительно принял все Четыре Стихии, т. е. Землю, Воду, Воздух и Огонь как истинно сущие. При этом он привлёк ещё на помощь Любовь и Распрю, Которые Эти Стихии упорядочивают до получения законченного Сущего. Таким образом, Эмпедокл отходит от чисто «стихийного» толкования Истинно Сущего и вновь отдалённо намекает на человекоподобие Последнего. Оно у Эмпедокла получается в виде Сверхсущества, телом Которого являются вышеупомянутые Четыре Стихии, а в качестве духовной способности выступают Любовь и Распря.

Следует заметить, что ни Фалесова Вода, ни Анаксименов Воздух, ни Гераклитов Огонь не были просто стихиями, как они встречаются в Природе. Скорее это были живые, разумные Сверхсущества. В частности, Гераклит отождествлял свой Огонь с Логосом, т. е. с Законом, или Разумом, к Которому люди приобщаются, вдыхая Его. Здесь есть указание на то, что философы по сути видели в Истинно Сущем Того же единого Бога, но лишённого человеческого облика. В том‑то и состоит мистицизм всякой философии, что она пытается вдохнуть жизнь в заведомо нежизнеспособные, искусственные образования.

Анаксимандр попытался положить конец стихийности при толковании Истинно Сущего и провозгласил в качестве Такового «Беспредельное». Из этого «Беспредельного» рождается мир, включая все стихии. В Него же всё и возвращается в положенное время. «Беспредельное» бескачественно, или, лучше сказать, бесконечно-качественно: «всяко». Это не Вода, не Воздух, не Земля и не Огонь. Но в то же время, «Беспредельное» содержит всё это в Себе.

Казалось бы, учение Анаксимандра о «Беспредельном» должно было примирить точки зрения всех философов. Но на самом деле это было лишь начало философии. Просто «качественные» толкования Истинно Сущего были в основном исчерпаны.

Если качество Истинно Сущего может быть любым, то от качества можно отвлечься, и тогда в силу вступают количественные закономерности. В чистом виде это проявилось в учении Пифагора, который за Истинно Сущее почитал Число. Последнее здесь предстаёт очищенным от вещественных напластований и не только служит средством для расчётов у купцов, но обретает, так сказать, свою собственную стать. Было показано, что всё многообразие сущего сводимо к математическим соотношениям — «гармониям». На этих «гармониях», или «скрепах», и держится, согласно Пифагору, всё мироздание.

Итак, сущность мира открылась Пифагору как Число, и это было подлинным апофеозом математики. Учение Пифагора необычайно подстегнуло развитие наук: ведь для того, чтобы докопаться до причины того или иного природного явления, отныне необходимо было выявить математические соотношения, лежащие в его основе. Такой подход к познанию явлений Природы оказался весьма плодотворным и помог сделать множество научных открытий. Ведь действия с числами вполне могли заменить действия с самими вещами. И это было
намного удобнее.

Линию количественного толкования Истинно Сущего продолжил Парменид. При этом он добавил, что Истинно Сущее — не просто Число. Это — «Единое». Парменид не допускал множественности или движения в Истинно Сущем. Он считал Его неделимым, неподвижным и конечным. Для образности Парменид допускал представление Истинно Сущего в виде шара. И это была не просто метафора. «Число» всё же не могло долго удерживаться в своей хрупкой чистоте и мало-помалу вновь начинало обрастать плотью.

Последователь Парменида — Зенон Элейский показал, какие нелепости получаются, если приписать Истинно Сущему движение и делимость (множественность). Ведь движение противоречиво и предполагает одновременное нахождение и не-нахождение в одном и том же месте, что считалось немыслимым. А бесконечная делимость пространства приводит к тому, что быстроногий Ахиллес никак не может догнать медлительную черепаху, потому что до неё ему приходится пробежать бесконечное число пространственных отрезков… Поэтому Истинно Сущее едино и неподвижно.

Но был и другой взгляд, допускавший и движение, и множественность. Анаксагор, к примеру, учил, что Истинно Сущее представляет Собой бесчисленное Множество бесконечно малых частиц, из которых и получается всё многообразие видимого сущего. Эти «семена вещей» всепроникающи, и в каждом отдельном сущем частично содержится и всё прочее сущее. Однако эти частицы сами по себе не могут образовать стройного единства Космоса. Поэтому наряду с ними Анаксагор вводит ещё одно действующее и упорядочивающее начало — Ум. Опять же, как в случае с Эмпедоклом, Истинно Сущее здесь получается в виде отдалённо человекоподобного Существа, тело Которого составляют «семена вещей», а Ум привлекается в качестве духовной способности.

Демокрит также был сторонником множественности Истинно Сущего. Он учил, что поистине существуют лишь Атомы — мельчайшие, далее неделимые частицы различной формы. По мысли Демокрита, эти частицы носятся в пустоте, завихряясь и сцепляясь друг с другом, образуя при этом всё многообразие вещей. Никакой отдельной от них разумной, упорядочивающей силы Демокрит не предусматривает. Тем не менее, он признаёт, что всё в мире происходит «по Необходимости».

Между тем философия к тому времени оказалась в некотором тупике. Качественные толкования Истинно Сущего, равно как и количественные Его толкования, в основном себя исчерпали. Истинно Сущее оказалось всяким, как качественно, так и количественно. Тогда появились философы, которые рассуждали примерно так: если Истинно Сущее может быть любым, то Его вообще не существует. Именно тогда и были выдвинуты подкупающие призывы: «Человек есть мера всех вещей», «Что кому как кажется, так оно и есть» и т.п. Их называли не «философами», а «софистами». Они преуспели в искусстве спора и могли найти доводы и доказательства для всего. Их обычно нанимали, чтобы выиграть тот или иной судебный процесс. Они мало заботились о том, точно ли истинны их утверждения, или же эти утверждения истинны лишь по видимости. Например, софист увидел соседа, который бил свою собаку. «Что ты делаешь, — воскликнул софист, — ты разве не видишь, что у твоей собаки щенки? Ну и что с того? — отвечал сосед. Как что, — продолжал софист, — значит эта собака — отец. К тому же это ведь твоя собака. Выходит, ты бьёшь своего отца!»

В указанном случае софизм был употреблён с благородной целью — прекратить избиение несчастного животного. Но ведь ничто не мешает применить это небрежное смешение понятий и во зло — оправдать убийство, воровство, ложь и многое подобное. Тогда человек может стать лёгкой добычей хитрых и беспринципных политиканов — демагогов или, что ещё хуже, разучиться говорить правду самому себе.

Конец этой философской смуте положили Сократ и его ученик — Платон. В отличие от софистов, Сократ был убеждён в возможности достижения истинного знания. Делал он это с помощью рассуждения-беседы, диалога. Например, ставится вопрос: какую вещь можно назвать прекрасной? Или: что делает ту или иную прекрасную вещь или прекрасного человека прекрасным? Ведь можно украшать ту или иную вещь или человека драгоценными камнями, осыпа́ть золотом, добавлять ещё какие‑нибудь украшения, но от этого рассматриваемый предмет совсем не обязательно станет прекрасным. Ему всё равно будет чего‑то недоставать, чтобы стать прекрасным, а именно того, что Сократ обозначает как «прекрасное само по себе», или «прекрасное как таковое»(1).

Сократ пришёл к выводу, что должна существовать «идея прекрасного», которая, запечатлеваясь в предмете, делает его прекрасным. Иными словами, должна существовать Красота как Таковая1, в отличие от прекрасного кувшина, прекрасной лошади или прекрасного юноши. То же происходит и со всеми прочими вещами и свойствами, которые становятся таковыми, лишь соответствуя своей идее. Метод Сократа был восхождением от созерцания прекрасных вещей к Прекрасному как Таковому, от созерцания отдельных вещей к Вещи как Таковой, к её Идее.

Фигура Сократа стала знаковой в развитии античной культуры, философии и религии. Человекоподобное Истинно Сущее, представленное языческими Богами, окончательно подменяется бесформенной и безликой Природой — скопищем идей и вещей, скрепляемых Мировой Душой. Сократ поплатился жизнью за своё «богохульство». Но дело его продолжилось, ибо оно было велением времени. Сменяя Человека Первобытного, в муках рождался Человек Познающий, для Которого ничего не существует, кроме познаваемой Им Природы.

В своих представлениях о Природе Сократ отдавал предпочтение Идеям, а не Вещам: так возникло учение об «Идеях». Учение это разработал ученик Сократа — Платон. Последний учил, что поистине существуют лишь вечные и неизменные Идеи, или Идеальные Прообразы Вещей, в то время как вещи мира суть лишь отблески их божественных Прообразов. В отличие от вещей мира, которые всегда становятся, но никогда не есть, Прообразы их никогда не становятся, но всегда есть. Идеи эти и есть источник истинного знания, которое есть собственно не знание вещей, но знание Идей.

В учении Платона, наконец, осуществился полноценный синтез качественных и количественных толкований Истинно Сущего. Пифагорово Число здесь наполнилось содержанием: Оно как бы обрело плоть, оставаясь чистым. Одновременно это явилось могущественным средством собственно научного познания, которое имеет дело не с самими вещами, а с понятиями вещей.

Непосредственно созерцать Идеи может лишь душа человека, свободная от телесной оболочки, т. е. до рождения и после смерти. Находясь же в теле, душа припоминает и узнаёт в вещах отблеск виденного ранее. Поэтому (истинное) познание у Платона — это, по сути, воспоминание.

После открытия мира Идей, или мира идеальных Прообразов вещей, Платон поставил вопрос об их Источнике. При этом он вновь прибегнул к человекоподобному образу Бога в виде «Мирового Ума». Согласно Платону, Ум-Отец излучает свои идеи на Мировое Вместилище, Мать-Кормилицу, восприемницу идей. Вследствие этого рождается Мир-Сын. Таким образом, Истинно Сущим у Платона выступает преисполненный идеями Мировой Ум, оплодотворяющий этими идеями Мировое Вместилище. Впоследствии Платон склоняется к более «целомудренному» толкованию Истинно Сущего — как Демиурга, или Бога-Творца, Который творит Космос, или «Малого Бога», в соответствии со Своими идеями.

Ученик Платона — Аристотель — подробнейшим образом разложил учение своего учителя по полочкам. Он разработал правила классической логики, дал научные определения многим предметам и явлениям Природы, но в смысле толкования Истинно Сущего не привнёс в философию ничего существенно нового. В основу всего сущего у него полагается всё тот же неподвижный Бог-Ум, Который приводит всё в движение, Сам же пребывает в блаженном самосозерцании. 

Несмотря на видимое «свободомыслие», связанное с отрицанием языческих Богов, обожествление Природы, фактически осуществляемое философией, вело в конечном счёте к обожествлению светского Правителя. Ибо когда Природа Сама становится Богом, высшим Её проявлением становиться Тот, Кто стоит на вершине земной иерархии: над Ним уже нет ни Бога, ни Богов. Так возникают «земные Боги». Первым из Таковых в эпоху Античности стал Александр Македонский(2).

Александра можно считать результатом обожествления Природы как Целого. Но обожествляется не только Природа в целом, но и отдельные Её части – Разум, Душа или Тело. В силу синкретизма античной культуры, указанное разделение проявлялось тогда не столь отчётливо, как и не столь отчётливо обособлялись и не были полностью свободны от первобытных религиозных представлений основные направления античной «классической философии» – материализм, идеализм и учение о Мировой Душе.

И всё же, Юлия Цезаря, преуспевшего в развитии римского права, можно считать результатом обожествления Разума. Октавиана Августа, насаждавшего идею безусловного этнического превосходства римлян над прочими народами, можно считать результатом обожествления Души. Спартак же – вождь представителей сферы «материального производства» – вполне мог быть результатом обожествления Тела.

3. «Философия существования»

Итак, «философия Природы» в основном была завершена. Но вопреки ожиданиям, это не принесло желанного облегчения или покоя мужам-философам. Напротив, ими овладела некая растерянность. С одной стороны, можно было говорить, что Истинно Сущее в основном «познано». В общем и целом Оно представляет Собой Демиурга, или Бога-Творца, некоего Сверх-Мастера, или Художника, Который создаёт Нечто, похожее на Себя, некое телесно-душевно-разумное Существо, или Космос, в соответствии с идеями, или замыслом, содержащимся в Его уме. 

Казалось бы теперь мироздание покоится на надёжной основе, и Истинно Сущее наконец‑то найдено. Но здесь‑то как раз начинается самый напряжённый и ответственный этап в развитии философии, в развитии представлений об Истинно Сущем. Всевозможные описания Истинно Сущего «со стороны», т. е. как чего‑то находящегося вне Человека, были исчерпаны. Необходимо было сделать шаг от знания Истинно Сущего к бытию Им. Это означало, что приближалось время Истинно Сущему проявиться в полной мере.

Вопреки ожиданиям, завершение «философии Природы» не принесло желанного облегчения или покоя мужам-философам. Напротив, ими овладела некая растерянность. Возникло сомнение в окончательности с таким трудом обретённого образа Истинно Сущего. Возрастало ощущение того, что Таковое представляет Собой Действительность иного, более высокого порядка, что Оно не укладывается в рамки «предмета (философского) знания». Иными словами, Оно не склонно довольствоваться той участью, которую уготовили Ему «академические» философы: Ему присуща своя внутренняя логика, которую философы ещё не в состоянии были уловить. Оно жаждало уже не познания, но бытия. Возникала необходимость нового типа философии, направленной на Субъект, причём не только на «познающий». И этот переход от «предмета знания» к «факту бытия» был болезненным.

Многие философы по‑прежнему занимались созерцанием, как они считали, «Истинно Сущего», пытаясь удерживать Его на почтительном расстоянии. Они не замечали, что предмет их философствования совсем уже не там, где Его ищут. Самым же чутким из них всё же передалось беспокойство, исходившее от Истинно Сущего, хотя никто из них никак не мог понять, что от них требуется, и каково будет дальнейшее «поведение» Предмета их изысканий.

Между тем чувство тревоги и неуверенности нарастало. Приблизившееся Истинно Сущее вызывало у Человека панический страх, источник которого Он не мог определить. Обычно Человек относил этот страх на счёт страха перед Богами, страха смерти, на счёт общественной неустроенности, трудностей познания и т.д. Философы привыкли быть «наблюдателями» Истинно Сущего, пусть даже не беспристрастными (ведь «философия» — это «любовь к мудрости»). Они описывали свой Предмет со стороны, и многие думали, что так будет всегда. Теперь же, когда Истинно Сущее приблизилось, не все поняли, что происходит.

Отсюда двойственность и своеобразие философии этого периода. С одной стороны, философы продолжали созерцательную, «стороннюю» линию в отношении Истинно Сущего. Здесь философия не была оригинальной и в основном представляла собой повторы и уточнения учений, бывших ранее (например, неоплатонизм). С другой стороны, философствование этого периода побуждалось страхом. Человек обращался к философии, чтобы избавиться от чувства страха и других подобных неприятных ощущений. Здесь же целью философствования стало достижение душевного равновесия, и основным вопросом уже был не «Каково Истинно Сущее?», а «Как жить?»

В то же время философия оставалась философией, т. е. наукой об Истинно Сущем, поэтому хотя бы упоминание о Таковом в этих учениях так или иначе можно было отыскать. Одним из первых учений такого рода был философский скептицизм. Озадаченные противоречивостью Истинно Сущего, философы-скептики приходят к выводу о необходимости воздерживаться от каких бы то ни было суждений в отношении Такового. Они ещё не вполне свободны от «академической» философии, и значительную часть их учения они посвящают критике последней. Поэтому основным девизом этих философов стало «сомнение». Впрочем, не только сомнение. Считалось, что, будучи избавлен от необходимости как‑то высказываться об Истинно Сущем, философ обретал некое спокойствие духа — «невозмутимость». Это был довольно‑таки неожиданный вывод. Под «невозмутимостью» скорее скрывалось тихое отчаяние. Так или иначе, философский скептицизм расчистил путь для появления и утверждения философии нового типа.

Яркими представителями этой новой философии были киники. Они вели непритязательную жизнь, довольствуясь лишь необходимым. Они признавали, что они не вполне от мира сего, и называли себя «друзьями Богов». Они считали, что человек более всего страдает оттого, что он является рабом своих страстей, и основную свою задачу видели в освобождении от этой зависимости. Соответственно их идеалом было «бесстрастие». Они обличали потакание страстям, ложь и лицемерие, царящие в мире, и не боялись высказывать своё мнение на этот счёт даже царям. При этом доставалось и «академическим» философам. Когда какие‑то люди рассуждали о том, одушевлён ли Космос и шаровиден ли Он, один из киников обратился к ним: «Вот вы всё хлопочете о Космосе, а о том, что ведёте порочную жизнь, даже не задумываетесь».

Философ Эпикур вызвался избавить Человека от страха и доставить ему душевное благоденствие. Для преодоления страха смерти Эпикур выдвинул следующее умозаключение: «Пока мы есть, смерти нет, а когда смерть есть, нас уже нет. Так чего же бояться?» И всё же Эпикур полагал, что люди в основном боятся Богов, а именно они боятся Их вмешательства в дела мира. Он пытался доказать, что Боги — это блаженные существа, Которые обитают где‑то во внемировом пространстве и не имеют никакого касательства до мира. В то же время Эпикур отдавал дань «академической» философии, будучи последователем Демокритова атомизма.

Венцом этой новой философии стал стоицизм. Философы-стоики полагали, что больше всего люди боятся смерти. Поэтому в своих трудах они много места уделили тому, как избавиться от этого страха. Они попытались основывать своё бесстрашие перед лицом смерти на фатализме. Дескать, всё уже предопределено, поэтому задача Человека состоит в том, чтобы не противиться судьбе и иметь мужество принять неизбежное. В этой связи уместно вспомнить известную стоическую поговорку: «Покорного судьба ведёт, непокорного тащит». Идеалом стоиков была опять же «невозмутимость». Знаменитые представители этого направления — римский гражданин Сенека, раб Эпиктет, а также император Марк Аврелий — были уверены, что Человек может сделать свою жизнь истинной, если он будет жить «в согласии с природой» и поступать «в согласии с разумом». 

Тем временем всем этим философским вопросам была уготована иная постановка, и их ждало иное решение. Человек уже не мог успокоиться объяснением. Ему нужно было спасение. Истинно Сущее же, со Своей стороны, искало более конкретного воплощения: Оно жаждало вочеловечения.

Здесь нельзя не упомянуть ещё об одном мыслителе, которого вполне можно назвать философским Предтечей готовившегося события. Это — Филон Александрийский. Он был этническим евреем, что было не вполне привычным для философской среды: ведь евреи славились прежде всего своими пророками. Между тем Филон сочетал в себе разумность философа и прозорливость пророка, а его этническая принадлежность указывала на то, откуда следует ожидать благую весть. Он считал греческую философию «иносказанием» Ветхого Завета. Более того, он, по сути, утверждал, что Истинно Сущее, или Бог, не только творит Мир-Космос, но и рождает Сына-Логоса, Который должен проявиться в человеческом облике.

4. Явление Истинно Сущего 

Спасение обретается лишь на гребне отчаяния, на вершине потери. Но когда оно приходит, оно обычно остаётся незамеченным. Многие думают, что это «не то». Ибо кротко и ненавязчиво приходит Истинно Сущее в этот мир.

Это случилось на окраине Римской империи в год, который стал и годом рождения новой эры. Родился человек по имени Иисус, прозванный Христом, Которому суждено было стать зримым воплощением Истинно Сущего.

На первый взгляд Он ничем не отличался от других людей, и это подтверждало догадку древних о человекоподобии Истинно Сущего. Но человекоподобие Иисуса отличалось от такового древних религий, поэтому далеко не все могли распознать в Нём Того, Кем Он был на самом деле. Верующие ожидали увидеть всемогущего Бога, Который бы незамедлительно осуществил Свою волю, Который наказал бы грешников и возвысил праведников. Философы же в большинстве своём, увлекаясь созерцанием идеальных сущностей или упражняясь в «самодостаточности», не заметили, что предмет их философствования стал вполне очевидным.

Он был бессмертен. Но бессмертие Его опять же не было таковым в смысле дурной бесконечности земного бытия. Он был носителем действительного бессмертия и проникал в пределы, где не было времени, где была жизнь вечная — Он называл это «Царствием Небесным». Его бессмертие не было Его личным «достижением», которое можно было бы скрыть. Оно не могло остаться без последствий для мира. Обнаружив это свойство в Себе, Он тем самым становился явленной сущностью мира, что позволяло Ему, в частности, изменять естественный ход событий.

Познавший бессмертие грозен. Иисус мог отпускать грехи, исцелять безнадёжно больных, даже воскрешать мёртвых. Но горе было тому, кто причинял Ему зло. Смоковница, на которой не оказалось плодов, когда Иисус хотел утолить голод, тотчас же засохла от Его проклятия. Предавший Его ученик вскоре удавился. Храм старой веры, отвергнутый Иисусом, всё‑таки был разрушен. Государство, которое санкционировало Его казнь, вскоре было сметено с лица земли. Поэтому общение с Ним требовало осмотрительности. Иногда лучше было угодить Иисусу, умащая Его голову дорогими благовониями, чем усердствовать в безликой благотворительности.

В свете вышесказанного становится яснее место и назначение философии в смысле познания Истинно Сущего. Прежде всего, философия представляет собой более высокую ступень в познании Истинно Сущего (равно как и в развитии Самого Истинно Сущего) по сравнению с основанными на воображении древними религиями. Конечно, древние верования могли в создаваемом ими образе Истинно Сущего предвосхитить в общих чертах многие существенные Его свойства. В воображаемом Истинно Сущем оказывается много верного: Богочеловек действительно похож на Зевса. Вместе с тем, Истинно Сущему приписывалось много случайных, не свойственных Ему качеств. Поэтому образ Истинно Сущего должен быть выверен философией.

Философия исходит из того и описывает то, что есть в наличии, и в этом состоит её преимущество в сравнении с древними религиями. Однако здесь же таится и её недостаток, который приводит к оправданию и увековечению налично сущего, к подмене Истинно Сущего налично сущим. И всё же наиболее чуткие философские умы вовремя ощущают приближение Истинно Сущего и оказываются способными выразить это ощущение. И вот приходит время, когда Истинно Сущее Само заявляет о Себе.

Но далеко не для всех явление Истинно Сущего было очевидным. Многие философы продолжили свои традиционные занятия. Лишь христианские апологеты приветствовали явление Иисуса Христа как парадоксальное завершение античной культуры. «После Христа нам не нужна никакая любознательность, а после Евангелия – никакие изыскания», писал Тертуллиан. В самом деле, к чему нам досужие умствования, когда «само Небо зашагало по земле»? При этом Тертуллиан замечает, что не всем открывается Истинно Сущее, но лишь тем, кто ищет Его «прямым и чистым сердцем».

__________________________________________________________

1 Ср. у Ф.И. Тютчева:  Есть нескудеющая сила,
                                          Есть и нетленная краса.

2 Символично, что воспитателем Александра был Аристотель.

Г. В. Ф. Гегель: обожествление Разума

Попытка Фихте обожествить Субъект (Человека) в противовес Субстанции (Природе) оказалась неудачной. Философия возвращалась на хотя и не вполне достоверную, но всё же более привычную для нея почву Природы. Теперь это была по сути всё та же спинозовская «Субстанция», только в несколько изменённом виде. Она по-прежнему остаётся «причиной Самой Себя», однако теперь в качестве Ея Причины выступает не просто «Она Сама», а один из Ея атрибутов, а именно, «Разум». Сам же Гегель не считал, что он возвращается к Природе. Он был уверен, что он продолжает исследовать Субъект, с той лишь разницей, что в качестве Последнего у него выступает не Человек, а Разум.

Величайший из философов Нового времени – Георг Вильгельм Фридрих Гегель – родился в 1770 году в Штутгарте. Его отец работал налоговым служащим в суде. Вильгельм (так звали будущего философа в семье) рано начал учиться, и его первой учительницей была его мать. Латинский язык он изучает уже с пяти лет.

В 1776 году он поступает в гимназию. В свои гимназические годы Вильгельм много читает и ведёт дневник. Среди его любимых авторов поэт Ф. Г. Клопшток (кстати, тесть И. Г. Фихте), а также писатели, относящиеся к  немецкому Просвещению, в частности, Г. Э. Лессинг.

В 1781, когда Вильгельму было 11 лет, от тифа умирает его мать. Он и его отец также тяжело болели, но выжили.

В 1788 году он поступает на факультет богословия  университета г. Тюбингена. Там Вильгельм подружился с поэтом И. Х. Ф. Гёльдерлином и ещё одним будущим философом – Ф. В. Й. Шеллингом. Эта дружба сыграла важную роль в формировании этих троих юношей как личностей. Все трое с восторгом следили за ходом Французской революции. В знак своей приверженности ея идеалам друзья высаживают на центральной площади Тюбингена «Дерево Свободы».

После окончания Тюбингенского университета в 1793 году Гегель в течение нескольких лет работает домашним учителем в Берне и Франкфурте. Параллельно он пишет свои первые работы, которые в основном касаются вопросов христианской религии.

В 1801 году, он представляет свою диссертацию «Об орбитах планет» в университет Йены. Вскоре он  начинает преподавать там логику и метафизику. Тогда же выходит его первая книга «Различие между философскими системами Фихте и Шеллинга». Тогда же Гегель и Шеллинг начинают совместно издавать «Критический философский журнал». Интересно заметить, что министром культуры герцогства Саксония-Веймар, куда входила Йена, в то время был великий поэт Й. В. фон Гёте.

В 1806 году Наполеон вошёл в Йену. Гегель приветствовал это событие, считая французского императора «необычным человеком, которым невозможно не восхищаться». Более того, Гегель как будто распознаёт в Наполеоне своего «крестника» – воплощение Абсолютного Духа. В письме одному из своих друзей он писал: «Я видел, как через город на рекогносцировку проехал император – эта Мировая Душа; поистине это удивительное ощущение видеть такого человека: сидя верхом на коне, он был поглощен лишь одним – как овладеть миром и править им» (впоследствии «Мировая Душа» была вполне правомерно заменена комментаторами на «Мировой Дух», или «Мировой Разум»). 

В том же году произошла знаменитая битва при Йене, в которой Пруссия потерпела сокрушительное поражение. Из опустевшей Йены Гегель перебирается в Бамберг, а затем в Нюрнберг, где он получает должность директора гимназии(1).

В 1807 году выходит его «Феноменология духа». В этой работе он впервые пытается изложить своё философское учение, которое он называет «системой абсолютного идеализма». В наиболее полном виде его учение было изложено в его «Науке Логики» (Die Wissenschaft der Logik), изданной в 1812-1816 годах.

Учение Гегеля сформировалось во многом как критика философии И. Канта, а также переосмысление учений Фихте и Шеллинга. В отличие от Канта, который сомневался в возможностях человеческого познания, Гегель посчитал, что сомневаться в истинности человеческого познания нет достаточных оснований и отправной точкой своего учения сделал именно «Абсолютное (т. е. объективное) Знание» (которое также определяется как «Абсолютное Понятие», или «Абсолютный Дух»).

Конечно, это Абсолютное Знание вначале совершенно абстрактно. Но на то и существует познание, чтобы двигаться «от абстрактного к конкретному» и «от знаемого к познанному». Итак, мир познаваем, поскольку познание по сути есть не что иное, как само-познание Абсолютного Духа.

Учение Гегеля иногда трактуют как соединение спинозовской «Субстанции» с фихтевским «Я». Он подхватывает тему Абсолютного Субъекта, предложенную и разработанную Фихте. Но, в отличие от последнего, Гегель под Абсолютным Субъектом понимает не «Разумную Волю», а чистый Разум, без каких-либо намёков на человекоподобие. Но что же движет Разумом, если не Воля? Но и этот вопрос Гегель решает чисто логически: он возрождает мысль Гераклита Эфесского о том, что в «основе мира лежит противоречие, которое непостижимо для ума человеческого». Гегель называет это противоречие: это противоречие между Бытием и Ничто, и кладёт его в основу своего учения. «Противоречие – вот что на самом деле движет миром», – утверждает он. Гегелевский принцип развития предполагает отказ от фундаментального закона классической логики, разработанной ещё Аристотелем, закона о непротиворечии. Таким образом, восстанавливается термин «диалектика», который ранее обозначал «спор», а теперь обозначает развитие, основанное на противоречии. Поэтому Истину можно представить как «единство различных определений».

Итак, Абсолютный Дух у Гегеля – это Субъект, положенный в основание Природы, или, говоря словами Спинозы, это Natura Naturans Субстанции. Причём в деятельности этого Субъекта не может быть никакого своеволия – она, так сказать, «вынуждена». Абсолютный Дух действует в силу Своей внутренней противоречивости. И «деятельность» Его есть развитие.

Как же осуществляется развитие? Оно осуществляется как последовательная смена тождеств и различий. В начале – полное тождество, или предвечный покой. Но вот в этом предвечном покое возникает беспокойство – так обнаруживается скрытое там различие (противоречие). Различие это проявляется и добивается своего полного выражения. Но, проявившись, оно отступает и вновь уступает место тождеству. Как будто вновь воцаряется первоначальный покой. Но поистине это уже не первоначальный покой. Это восстановленное тождество – уже новое, другое тождество, а совсем не то, что было в начале (до проявления различия). Новое тождество – это тождество более высокого уровня, и в нём зреет новое, соответствующее этому уровню различие. И это новое различие также должно будет по-своему проявиться.

Такова общая схема развития у Гегеля. Как уже было сказано, в основу своей диалектики он закладывает противоречие между Бытием и Ничто. В начале это противоречие как бы чисто декларативно и никак не проявляется: насколько это Бытие, настолько же оно и Ничто. Но противоречие между Ними есть, и оно не может не проявиться. И оно действительно проявляется. Так возникает первое беспокойство – становление. Но и становление не вечно. Проявившись должным образом, противоречие «снимается», или преодолевается, благодаря, опять же тождеству Бытия и Ничто, которое также не может не проявиться.

Если у Платона «Идеи» – это, фактически, мысли в «голове» Бога-Творца, то Гегель полностью порывает с остатками человекоподобия в отношении Истинно Сущего и выдвигает принцип само-развития божественного Ума, т. е. Абсолютного Духа. Поистине, философия Гегеля представляет собой осознание Богом Себя как Разума.

Гегелевский «Абсолютный Дух» в Своём развитии проходит три основные ступени. Сначала Он развивается в Своей чистоте. Обнаружив и преодолев необходимые различия в Себе, Он переходит в Своё инобытие, в Природу. Пройдя через превратности Природы, Абсолютный Дух вновь возрождается в человеческой разумности. Своего высшего выражения Он достигает в искусстве, религии и философии. Полностью же Он возвращается к Себе в учении Гегеля об Абсолютном Духе.

В 1816 году Гегель переезжает в Хайдельберг, а в 1818 – в Берлин. В Берлинском университете в полную силу развернулась его преподавательская деятельность. На его лекции люди съезжаются со всей Германии, а также из-за рубежа, в том числе, из России. Следует отметить, что предельно высокие материи преподаваемого предмета вовсе не приводят к возникновению «стены» между преподавателем и студентами. Гегель всегда доступен, и в личном общении он проявляет себя исключительно скромным и отзывчивым человеком, что, вероятно, также является признаком истинного величия.

Гегель также интересовался музыкой. В 1829 году он присутствовал на знаменитом концерте, организованном Ф. Мендельсоном, на котором после долгого забвения были исполнены «Страсти по Матфею» И. С. Баха. Впоследствии он назвал Баха «великим, истинным протестантом». Гегель был частым гостем в семье Мендельсонов, где царила интеллектуальная и творческая атмосфера, во многом унаследованная от деда Феликса – Моисея Мендельсона, который был основателем движения «еврейского Просвещения» и которого ещё называли «немецким Сократом».

В 1830 году Гегель становится ректором Берлинского университета. Но его ректорство длилось недолго. Вскоре он заболел желудочно-кишечной инфекцией (возможно, холерой), и в 1831 году великого философа не стало. Он завещал похоронить себя рядом с И. Г. Фихте, что и было исполнено.

Многие восхищались учением Гегеля о развитии Абсолютного Духа. И всё же у некоторых закрадывалось сомнение: Дух ли это? К примеру, русский революционер А. И. Герцен склонялся к «телесному» Его толкованию (в конечном счёте, к марксизму) и усматривал в «Логике» Гегеля «алгебру революции». Поистине революционное толкование гегелевской диалектики предпринял русский писатель и мыслитель Л. Н. Толстой: он попытался применить идею абсолютного развития к развитию Личности.

Учение Гегеля оказало колоссальное воздействие не только на дальнейшее развитие философии, но и на всю европейскую, в том числе русскую, культуру. Как отмечает Дмитрий Чижевский в своей книге «Гегель в России», влияние философии Гегеля было «кульминационным пунктом немецкого влияния в России».

• В тарантасе, в телеге ли
• Еду ночью из Брянска я,
• Все о нем, все о Гегеле
• Моя дума дворянская,

– шутил поэт А. М. Жемчужников.

Но, как говорится, в каждой шутке есть доля шутки. В дореволюционной России действительно наблюдалось просто повальное увлечение Гегелем. Как писал основоположник славянофильства Иван Киреевский, в России «нет юноши, который бы не рассуждал о Гегеле». Лев Толстой отмечал: «Кто хотел познать Истину, тот изучал Гегеля». Среди тех, кто увлекался Гегелем, поэт В. А. Жуковский, литературный критик В. Г. Белинский, писатели Н. В. Гоголь и И. С. Тургенев, композиторы М. П. Мусоргский и А. Н. Серов, революционеры А. И. Герцен и М. А. Бакунин. Такой видный деятель русской культуры, как К. С. Аксаков, был убеждён, что «русский народ, преимущественно перед всеми другими, призван понять Гегеля». Влияние Гегеля на русскую культуру подробно рассматривается в книге О.Ю. Сумина «Гегель как судьба России». 

Наверное, не случайно первая попытка толкования гегелевской диалектики – применительно к развитию Личности – была предпринята именно в России, а именно в трилогии Л. Н. Толстого «Детство. Отрочество. Юность», а также в его идее «всестороннего самосовершенствования». Следует также заметить, что это была не последняя попытка толкования гегелевской диалектики в России.

__________________________________________________

1 Между прочим, младший брат Вильгельма служил в армии Наполеона и погиб в  русской кампании 1812 года.

De Alio

Итак, с чего же всё начинается? Точнее сказать, не «вообще всё», а «всё определенное»? На первый взгляд, «всё определенное» начинается с того, что перед Человеком открывается Природа. Или же, может быть, сначала появляется Человек – Тот, перед Которым Природа открывается. В общем, Некто начинает осознавать Своё бытие, и вместе с этим осознанием возникает «Природа».

Человек «отмечен» осознанием Своего бытия, и Он дивится открывшимся перед Ним природным многообразием. При этом, Он не довольствуется лишь удивлением. Он начинает познавать Природу, Он становится Познающим. В Своём познании Человек идёт и вглубь, и вширь, и ввысь. Ему открываются как мельчайшия частицы Природы, так и крупнейшие Ея скопления.

Что же это за Образование – Природа? Что там за горизонтом? Что там за облаками? Что там в глубине? Перед Человеком открываются всё новые просторы, всё новые вершины, всё новые глубины. Природа открывается Человеку Своими бесконечными сторонами. Человек очарован и немного подавлен. И всё же, несмотря на Ея видимую бесконечность, Он замечает в Ней некоторую повторяемость. Т. е. необязательно исследовать всю Природу, но, накопив необходимый объём знаний, можно судить о Природе в целом.

Тогда возникают вопросы более высокого порядка. Из чего Природа состоит? Что в Ней главное? Появляется ли Она когда-нибудь (если да, то из Чего?) или существует вечно? Природа предстаёт перед Человеком как некая Загадка, Которую надо разгадать. Он стремится охватить Природу умственным взором, испытать Её телесным воздействием.

И вот Человек (Он же Познающий) начинает обобщать Свои знания о Природе. Он пытается представить Её как Целое. Какой же Природа предстаёт перед Ним теперь?

Оказывается, Природа состоит из трёх основных частей – стихийной, животной, и разумной. В основе Природы лежит стихийная часть. Над ней «надстраивается» животная часть. И уже над животной надстраивается разумная часть, которая, собственно, и венчает всё это Сооружение.

Ещё можно предположить, что Природа развивается. Вышеупомянутыя части Природы можно представить как ступени Ея развития. Ея стихийная часть – это как бы исходная, основополагающая ступень развития. Из нея, при определённых условиях, возникает животная часть. Подобным же образом из животности возникает разумность. Иными словами, у Познающего есть некоторые основания считать Себя представителем высшей – разумной – ступени развития Природы.

Таким образом, Природа предстаёт как некое телесное, живое и разумное Существо, или, точнее, Сверх-Существо – ибо кроме Него ничего и никого не существует.

И вот тогда Познающий делает предположение, что Природа – это и есть То, что существует «на самом деле». Говоря иными словами, Он принимает Её за Бога. Представление о Боге существовало у Человека и раньше. Но теперь оно получает вполне ощутимое воплощение. Правда, этот «Бог» оказывается совсем не Таким, Каким Познающий представлял Его раньше.

Этот новый Бог совсем не похож на Человека – по крайней мере, внешне. И вообще в Нём ничего нет от «Личности». Например, у Него нет «воли». Он не вмешивается в дела людей или в ход событий. Ему не нужно молиться. Его можно только «познавать» и «использовать». Строго говоря, это вообще не Бог. Это – Природа.

Впрочем, будучи не похожей на Человека внешне, Природа напоминает Человека по сути. Ведь Человек – это тоже единство тела, души и разума, что соответствует стихийной, животной и разумной частям Природы.

Правда, по сравнению с Человеком, Природа – это всё же рыхлое, разбросанное, расплывчатое, размытое и безликое Существо. И развивается Оно как-то «не по-людски». Это как бы искажённое отображение Человека. Это как бы Тот же Человек, только в «разобранном» виде.

И всё же, Природа – это, по всей видимости, бессмертное Существо. Это преимущество, которое перевешивает «расплывчатость» и прочие недостатки.

СОМНЕНИЕ

Проходит ещё какое-то время, и Познающий начинает сомневаться: действительно ли Природа – То, что существует «на самом деле»? И действительно ли Человек – ступень в Ея развитии?

А что если «на самом деле» существует и развивается не Природа, а нечто Иное? И что если Человек, вместе с Природой, «на самом деле» есть ступень в развитии некоего более «широкого» Образования? И, возможно, Действительность представляется  Ему как “Природа» лишь на этой, «человеческой» ступени развития Иного?

Ведь, строго говоря, Природа возникает лишь с осознанием бытия. И лишь благодаря такому осознанию всё вокруг превращается во множество вещей, растений и животных, в предмет знания и познания. Так, может быть, «на самом деле» существует не Природа, а Тот, Кто осознаёт Своё бытие?

Познающий в замешательстве. Он никак не может определиться в отношении осознания бытия. Следствие ли оно развития Природы или же наоборот, Природа появляется вследствие осознания бытия неким иным развивающимся Началом? Кто же тогда «на самом деле» Познающий? Предмет, ступень развития Природы или ступень развития чего-то Иного?

В Природе сознание возникает из животности. С другой стороны, чтобы наблюдать что-либо в Природе, необходимо, чтобы Природа появилась. А чтобы Она появилась, должно произойти осознание бытия. И лишь когда происходит осознание бытия, только тогда становится возможным восприятие чего-либо как «Природы». Только тогда можно углубляться в Природу и исследовать Её в каких угодно мельчайших подробностях. Тогда же, в частности, можно «наблюдать», как сознание возникает из животности.

Но почему Животное вдруг начинает осознавать Своё бытие? Почему Оно не может продолжать оставаться животным и жить «просто так», без сознания? Конечно, Человек, будучи «разумным животным», лучше, чем прочие животные, приспосабливается к окружающим условиям и даже может изменять их. Но в этом ли смысл осознания бытия? В этом ли смысл познания Природы? В этом ли смысл появления и существования Человека?

Да и зачем вообще появилось Животное? Почему Природа не могла обойтись без жизни и остаться Стихией? И, более того, зачем вообще нужна Стихия? Почему вообще не может быть так, что «ничего нет, и ничего не развивается»?

Но ведь «Что-То» есть, и «Что-То» развивается! И задача состоит в том, чтобы выяснить, что на самом деле из Себя представляет это «Что-То»!  Если это Природа, то Её надо принимать Такой, какова Она есть. Изначально Она всё-таки Стихия, а не пустое Ничто. Из этой изначальной Стихии образуется Жизнь, и из Жизни возникает Разум. И Природа никогда не успокоится, пока Она не будет «достроена» до разумности, И никто не в силах помешать этому, равно как и никто не в силах указать причину такого «развития».

В Своём «завершённом» состоянии Природа предстаёт как телесное, живое и разумное Сверх-Существо, Которое действительно напоминает Человека. И всё же, несмотря на Своё тайное сходство с Человеком, и явное превосходство над Ним, Природа, по сравнению с Человеком, всё-таки – Уродец. Несмотря на Своё величие, Природа в каком-то смысле – не более чем бледное подражание Человеку. Ведь куда совершеннее человеческое тело, человеческий разум, человеческая душа.

Но не только это общее несовершенство Природы вызывает вопросы у Познающего. Ему не дают покоя некоторые странные явления человеческого бытия, которые «выпадают» из картины мира, основанной на Природе, которые не укладываются в представление о Человеке как о «разумном животном».

МОНАШЕСТВО

Например, Познающий замечает, что некоторые люди идут в монахи. Кроме того, значительная часть людей испытывает некоторое замешательство в связи с брачными отношениями. Многие могут даже вступать в брак, но делают они это, скорее повинуясь обычаю, чем в силу внутренней потребности. Такое тайное или явное неприятие брачных отношений не вписывается в «природную» картину мира, в которой воспроизведение рода занимает важнейшее место.

С точки зрения Природы, монашество, или вышеуказанное «замешательство» можно было бы считать отклонением от правильного пути. Но, возможно, именно такое «отклонение» как раз и указывает правильный путь. Ведь, строго говоря, осознанное бытие несовместимо с брачными отношениями. И возможно, появление сознания – это не просто осознание Животным Своего бытия. Возможно также, что брачные отношения и связанное с ними воспроизведение рода – совсем не то, что свойственно собственно Человеку.

Но если всё-таки существует и развивается не Природа, а Иное? Тогда склонность Человека к монашеству находит себе вполне естественное объяснение. И если Человек появляется не из Природы, а является ступенью развития Иного, то Предшественником Человека уже будет не Животное, а иное Существо.

Но, если не Животное, то Кто? Кем же, с точки зрения Иного, был Человек до того, как Он стал собственно Человеком? Это должно быть некое неразумное Существо, но всё же не Животное. Можно предположить, что таким Предшественником Человека является Дитя.

Причём, это должно быть Дитя особого рода. Ведь в общем случае из Дитяти получается Муж. Муж же соотносится не с Природой, а с Женой, с Которой у Него складываются вовсе не «разумные», а самые что ни на есть брачные отношения. Поэтому должно существовать такое Дитя, из Которого получается не Муж, а именно Человек – Тот, Кто оказывается способным не к воспроизведению рода, а к восприятию Природы.

Стало быть, в этом особенном Дитяти должно быть нечто, препятствующее становлению Его Мужем, что бы толкало Его к осознанию бытия и выводило бы на путь человечества. Таким препятствием может быть стыд. Иными словами, это должно быть некое Стыдящееся Дитя, или Юноша. Последний, взрослея, не мужает, но очеловечивается, и соотносится уже не с Женой, а с Природой. Можно сказать, что Юноша является истинным Отцом Человека.

Получается, что «половое созревание» даётся Человеку именно для стыда, а вовсе не для «продолжения рода», и, с этой точки зрения, Человеку всегда есть чего избегать, чего стыдиться или что скрывать. Поэтому отрочество, с точки зрения Иного, – это время становления не Мужа, но Человека. Так что сознание даётся Человеку совсем не для того, чтобы быть «разумным животным», но чтобы воспринимать и познавать Природу. Как «разумное животное» Человек выступает уже через призму Природы. Но, с точки зрения Иного, Он не есть Таковой.

Жена также присутствует в осознанном бытии, но не как собственно «Жена», а как «предмет Природы», так что у собственно Человека с ней брачных отношений не возникает. Зато у Него складываются определённые отношения с Природой. Впрочем, эти отношения сродни брачным отношениям. Природа и подавляет Человека и манит Его. Она призывает Его к познанию. Это тоже своего рода любовь, а именно, это любовь к знанию, или любо-знание. И нельзя сказать, что такая любовь безответна. Наиболее упорным и преданным Природа доверяет Свои тайны.

В то же время, вышеуказанное любо-знание означает некоторый рост. Это значит, что детство продолжается, но уже на более высоком уровне. Человек продолжает расти, но уже не как Дитя, а как Познающий. Дитя живёт среди чудес, добрых и злых волшебников. Но вот в эту сказку вторгается Природа со своими законами, предметами и явлениями. Обнаружив вокруг Себя Природу, «новорождённый» Человек вступает на путь познания, Он познаёт Природу. Познание Природы – не это ли свойственно собственно Человеку?

Так вот откуда проистекает тяга Человека к монашеству. Природа, и только Она, отныне становится и основным предметом Его «вожделения», и залогом продолжения Его роста. Монашество оказывается вовсе не «отклонением», а самым что ни на есть естественным состоянием Человека. Ведь Окружающее для Человека предстаёт исключительно в виде Природы, и здесь уже не Жена, а Природа направляет поведение Человека. Природа не позволяет Ему взглянуть на Жену как на предмет брачных отношений. Стыд, который лежит в основе человечества, понуждает Его к восприятию Окружающего как «Природы» и толкает к познанию.

Путь познания – это, собственно, и есть путь монашества. Осознавший Своё бытие имеет дело лишь с Природой. Если для Человека всё превращается в «предмет познания», среди этих предметов нет места Жене. Вернее, Жена, конечно, здесь присутствует, но не как предмет брачных отношений, но как предмет (научного) познания. Поэтому Человек, будучи окружённым со всех сторон Природой, заключён  в «монастырь» уже самим фактом своего человечества.

Стыд, лежащий в основе осознания бытия, помогает Человеку оставаться Человеком и препятствует Его возвращению к предшествующим ступеням развития. Некто стал Человеком, чтобы идти вперёд, а не возвращаться назад, чтобы перед Ним была только Природа – предмет подлинно человеческой деятельности. Монашество при этом выступает как сопутствующее условие осознанного бытия и познания Природы.

Конечно, монашество ценно и само по себе. Но наиболее плодотворно оно в сочетании с познавательным порывом. Недаром многие значительные научные открытия делаются именно монахами. Этому способствует их сосредоточенность на Природе, на познании. Ведь, строго говоря, кроме Природы, Человеку ничего более не дано, и Он обречён на вечное общение с Ней. Познание Природы – высшая задача Человека, и важно, чтобы Человек прошёл Свой путь без лишних отвлечений.

ИСКУССТВО

Но не только монашество вызывает вопросы у Познающего. Он замечает, что Человек перестаёт довольствоваться открывшейся перед Ним Природой. Последняя перестаёт быть для Него лишь предметом познания. Человек начинает создавать Свою собственную, рукотворную Природу. Иными словами, Он начинает создавать «произведения искусства».

Эта новая, искусственная Природа совершенно бесполезна с точки зрения повседневной жизни: она не помогает добывать пищу, не утоляет жажду, она не согревает в холод и не даёт прохладу в жару, она не помогает бороться с врагами. То есть Её нельзя использовать как некое «орудие», которое помогало бы Человеку познавать Природу и приспосабливать Её к своим повседневным нуждам.

Причём произведения искусства не просто бесполезны. Они требует для своего создания значительных затрат. Скажем, чтобы изваять статую, надо добыть на каменоломне глыбу мрамора, надо доставить её в мастерскую и, наконец, ваятелю надо приложить немало усилий и потратить немало времени, чтобы из этой глыбы получилась статуя.

Поэт, казалось бы, находится в более выгодном положении. Его материал – слово, и за ним не нужно ехать на каменоломню. Но его задача лишь на первый взгляд менее сложна. За словами, конечно, далеко ходить не надо, да и никакой тяжестью они не обладают. Но ведь надо подобрать нужные слова, а также привести эти слова в определённый порядок, чтобы получилась поэма. А это удаётся далеко не каждому.

Музыкант из последовательности различных звуков составляет мелодию, а при одновременном их сочетании возникает гармония. У художника материалом являются цвета и линии, из которых получаются картины. Для драматурга материалом являются, прежде всего, люди, которые становятся действующими лицами его сценических постановок.

Правда, затраты на создание произведений искусства, в конечном счёте, окупаются, и люди готовы платить большие деньги за созерцание или слушание этих рукотворных творений, или чтобы научиться создавать таковые. Художественные произведения вызывают отклик, понимание и даже восхищение у многих людей. Великие произведения искусства называются «шедеврами».

Итак, Природа утрачивают Свою изначальную «познавательную» ценность и всё более становится материалом для создания произведений искусства. Человек же при этом выступает уже не как Познающий, а как Художник. Он находит Природу недостаточно упорядоченной, недостаточно совершенной. Эта первоначальная, необработанная Природа, с точки зрения Художника, содержит много «лишнего» и «случайного». Поэтому Он пытается изменить, «исправить» Её, Он пытается сделать Её лучше.

Но что значит «лучше»? «Лучше» в данном случае значит «человечнее». Иными словами, Художник стремится приблизить Природу к Человеку, привести Природу в соответствие с Человеком, сделать Её более соразмерной Человеку, сделать Её более «понятной» для Человека.

Зачем Он это делает? По всей видимости, Познающему не даёт покоя Человек, Который «скрывается» в Природе. Ведь в итоге познания выяснилось, что Природа по сути – Тот же Человек, только как бы в «разбросанном» виде. Вот, наверное, почему Познающий, постигая эту истину, становится Художником. Теперь Он пытается «собрать» этого «разбросанного» Человека, сделать из Природы нечто обозримое, иными словами, выразить открывшуюся Ему «человеческую» сущность Природы.

Как только Человек «распознан» в Природе, Его хочется приблизить, сделать более зримым, более ощутимым. «Отсекая лишнее» или «стирая случайныя черты», Художник пытается пробиться к Человеку, скрывающемуся в Природе, помогает Ему проявиться. Так, благодаря Художнику, этот первоначальный Хаос преобразуется в стройный Космос, из этого в общем-то «гадкого утёнка» получается «лебедь», из «уродца» – Человек.

Если настаивать на единственности Природы, на том, что только Она существует «на самом деле», то творчество, создание произведений искусства трудно объяснить. Ведь, с точки зрения Природы, действительно только «научное» познание. А искусство, всякое там художественное творчество – это нечто «неполноценное». Это как бы то же познание, только «в образах». Это ещё как бы «неточное», «предварительное» познание. Вот придёт Учёный, и Он уже познает, «как надо».

Но если «на самом деле» существует и развивается не Природа, а Иное? Тогда познание Природы оказывается лишь этапом на пути более широкого развития. И тогда появление искусства в каком-то смысле может свидетельствовать о завершении познания Природы. Это может означать, что необходимый объём знаний уже достигнут. Необходимый для чего? Для того, чтобы распознать в Природе Человека. Ведь, с точки зрения Иного, познание – это, в конечном счёте, обнаружение Человеком в Природе Самого Себя.

Вот почему Человек уже не может довольствоваться одним лишь познанием и обращается к художественному творчеству. Вот почему Он пытается изменить Природу, «пренебрегая презренной пользой». Можно сказать, что Художник пытается довести Человека, скрытого в Природе, до узнаваемости. Поэтому при восприятии произведений искусства возникает некая «обратная связь», или «понимание». Истинное произведение искусства как бы «отвечает» воспринимающему его. Восприятие произведения искусства – это как бы встреча и общение с Человеком. Но не просто с «человеком», и с Тем, Который тебя понимает. Это общение с близким тебе человеком. В искусстве обнаруживается два встречных движения: с одной стороны, это потребность в творении, с другой – потребность в общении.

Природа, преображённая Художником, в каком-то смысле, оказывается лучше, чем Природа первоначальная. Человек, изваянный из мрамора, оказывается прекраснее обычного человека, жизнь, изображённая в драме, более ярка, последовательна и логична. Музыка, сочиненная композитором, оказывается благозвучнее и более упорядоченной, чем различные звуки, слышимые вокруг. Впрочем, такие моменты совершенства наблюдаются и в обыденной жизни. Только Художник умеет вовремя заметить их, увековечить и развить их в Своём искусстве.

Произведения, создаваемые Художником, становятся всё более проникновенными и задушевными, всё более «человечными», на смену классицизму приходит романтизм. Искусство достигает всё новых высот в выражении широты и глубины человеческих переживаний. Исполнение, слушание или созерцание таких произведений всё более напоминает общение с живым, сопереживающим тебе Человеком.

И всё же искусство имеет свои границы в этом своём «приближении к Человеку»: произведения искусства никогда не достигают достоинств живого человека. Как ни странно, дальнейшее развитие искусства, не приводит к дальнейшему его «очеловечиванию». Чаще всего, оно приводит к усложнению языка и, соответственно, к затруднению восприятия. Даёт о себе знать «искусственность» искусства. Нельзя из Природы сделать Человека. Она поддаётся «очеловечиванию» лишь до определённой степени. «Прорваться» к Человеку через Природу удаётся лишь отчасти.

Природа, по сути Своей, остаётся отчуждённым отображением Человека, предметом Его познания. И никакое произведение искусства, несмотря на всё его совершенство, не может заменить живого Человека. Искусство лишь напоминает о Человеке, указывает путь к Нему: Он где-то здесь. Тайная мечта Художника – это сотворить из природного материала именно живого Человека. Но у Него получаются лишь произведения искусства, и Ему приходится довольствоваться лишь этим упорядочением Природы.

Увы, Природа, преобразованная искусством, всё же не оживает. И это ещё не Человек. Это большой изъян искусства, и в этом боль и отчаяние Художника. Какие бы прекрасными Его произведения ни были, они всё равно остаются произведениями искусства и никогда не достигают свойств собственно человеческих. Они лишь похожи на людей, но не суть люди. И всё же искусство – это шаг на пути к Человеку, это великая попытка прорваться к Нему через Природу.

Вместе с тем, в искусстве уточняется и происхождение Человека. С точки зрения Иного, Предшественником Его тогда будет уже не просто Стыдящееся Дитя, или Юноша, а именно Творец. Поэтому Человек выступает уже не только как осознающий Своё бытие и Познающий Природу, но также как Сотворённый. Вот почему у Человека проявляются творческие способности, вот почему Он Сам начинает творить и понимать сотворённое. Сотворённый Сам становится Творцом.

ДРУЖБА

Но не только существование искусства вызывает вопросы у Познающего. Он замечает, что, помимо брачных и родственных связей, союзнических отношений и т. п. у людей имеет место нечто странное – дружба. Как будто ни на чём не основанное, необъяснимое влечение к другому человеку – не к родственнику, не к жене, не к союзнику, а к совершенно чужому человеку, порой даже врагу. Кроме того, Познающий также с удивлением замечает, что некоторые люди способны на бескорыстные, и даже самоотверженные поступки. Всё это невозможно объяснить с точки зрения Природы. Но что если посмотреть на это с точки зрения Иного?

С точки же зрения Иного, вышеупомянутые поступки, а также дружба находят вполне естественное объяснение. Если Человек сотворён, то сотворённость Его не может не проявиться. Прежде всего, у Человека обнаруживается способность к созданию и восприятию произведений искусства. Но творческая природа Человека проявляется не только в этом, она не ограничивается областью искусства.

Ведь сотворённость – это и есть собственно человеческое в Человеке. Она более всего проявляется в том, что Он Сам становится Творцом. Но, становясь Творцом, Человек, тем самым, возвращается в положение Сотворённого. Оказывается, Творцом Он, уже побывал, и уже исчез в в Своём Творении, ибо такова участь Творца. Строго говоря, Человек не может стать Творцом, но и Сотворённым Он не может оставаться. В итоге, Человек как бы «зависает» в этом переходном состоянии.

Творец и Сотворённый стремятся Друг к Другу, находятся как бы на пути Друг к Другу. В Человеке проявляются Оба, и Один не может существовать без Другого. В то же время, Они бесконечно далеки Друг от Друга, и между Ними пропасть. Отношения, которые складываются между Творцом и Сотворённым, можно обозначить как «беспокойное единство». Можно сказать, что Человек «разрывается» между Творцом и Творением. При этом уже невозможно различить, Кто Творец, а Кто – Творение. Здесь Они уже выступают как равные, как «Один» и «Другой». Именно эти отношения лежат в основе дружбы.

Человек – то место, где Творец и Сотворённый «встречаются». Однако «встреча» эта получается беспокойная и неоднозначная. Она ощущается, скорее, как некое «отсутствие». Вернее, Человек чувствует, что Он не один, Он чувствует присутствие Другого, но не может обнаружить Последнего. Эта сущностная раздвоенность Человека постоянно побуждает Его искать подтверждения существования Другого, подтверждение того, что Он – не один. Поэтому «дружба» зыбка и неустойчива, это чреда обретений и потерь. Строго говоря, дружба не есть собственно «дружба», но, скорее, некая «тоска о Друге».

В то же время, такое состояние благотворно. Оно не даёт Человеку остановиться на достигнутом и требует от Него постоянных усилий. С одной стороны, это поиск Другого. С другой стороны, это неустанная «работа над Собой», стремление достичь некоего совершенства, чтобы добиться признания со стороны Другого и, тем самым, заставить Его проявиться. Ведь Сотворённый должен быть достойным Своего Творца. Но и Творец не должен быть «на высоте», чтобы Творение Его получилось полноценным.

Здесь становятся объяснимыми бескорыстные, и даже самоотверженные поступки, подвижничество и всё такое прочее. Всё это, в конечном счёте, делается ради Кого-то или во имя Кого-то, т. е. в расчёте на некую «обратную связь». Ведь дружба в основе своей жертвенна. Творение – это в значительной степени жертва, хотя и благодатная. Ибо Творец не щадит Себя, но без остатка исчезает в Творении. Сотворённый же, также не остаётся в долгу – Он Сам теряет Себя, становясь Творцом.

Отношения Творца и Сотворённого обоюдны. С одной стороны, это щедрый, бескорыстный и жертвенный дар. С другой стороны, это обратное движение – благодарность за этот дар осознанного бытия. Это движение Человека навстречу Творцу можно назвать «пониманием», которое по сути есть не что иное, как осознание Своей сотворённости. Ибо лишь Сам становясь Творцом, Человек начинает осознавать, что Он – сотворён.

Вот почему «духовная близость» ценится наравне с кровным родством и даже превыше такового. Ибо дружба сродни сыновству или отцовству. Вернее, это есть то же самое отношение, только в сугубо человеческом измерении. Подобно тому, как Сын узнаёт Своего Отца, а Отец – Сына, Сотворённый не может не узнать Своего Творца, а Творец не может не узнать Своего Творения.

СЧАСТЬЕ

Счастье также не ускользает от пытливого взора Познающего. Ведь оно также выпадает из чреды собственно природных явлений. На первый взгляд, счастье – это состояние, когда Человек здоров, сыт, одет, имеет крышу над головой, трудоустроен и доволен своей семьёй. Но можно ли это назвать счастьем? Скорее, это некое «природное» счастье, или, проще говоря, благополучие. Ведь можно иметь сполна всё вышеуказанное и всё же не быть счастливым. Человеку всегда чего-то не достаёт. Ему тесно в рамках такого предписываемого Ему «счастья», от которого Ему иногда просто хочется бежать без оглядки(1).

Чего же Человеку недостаёт? И куда Ему бежать? При ответе на эти вопросы обращение к Природе, опять же, ничего не даст, и здесь не обойтись без Иного. Причины стремления Человека к счастью, следует искать, опять же, в сотворённости Человека, точнее, во взаимоотношении Сотворённого и Творца. Следует сказать, что эти отношения – не только сплошная тоска и самопожертвование. Эти отношения имеют своё развитие. И развитие это заключается в том, что Творец и Творение всё-таки находят Друг Друга. Причём, Если дружба – это беспокойное единство Творца и Творения, то счастье – это Их вновь обретённое, спокойное единство.

Можно также сказать, что единство Творца и Сотворённого не сразу очевидно. Можно даже сказать, что Они большей частью разлучены. Они существуют как бы порознь, и Один не знает о Другом. В то же время, Оба существуют «на самом деле», и Один не может не догадываться о существовании Другого. Эта «догадка» ищет себе подтверждения. Сотворённый должен убедиться в существовании Творца, а Творец должен убедиться в существовании Своего Творения.

Творческая природа Человека не даёт Ему покоя, и она не может не проявиться. Она проявляется в искусстве, в дружбе. Но более всего она проявляется в стремлении Человека к счастью. Сначала Ему кажется, что Он несчастлив в силу отсутствия благополучия. Но постепенно Он начинает осознавать, что дело здесь не только в благополучии, и не столько в благополучии, и даже иногда вовсе не в благополучии. Будучи Сотворенным, Человек должен, наконец, осознать Свою сотворённость и распознать Своего Творца. А как Творец, Человек должен и распознать Своё Творение и получить ответ от Него.

Творец должен увидеть Своё Творение, а Творение должно увидеть Своего Творца. Творцу нужно понимание, Ему нужно видеть Того, Кого Он сотворил. Ему нужен знак того, что Его «усилия» были не напрасны. Также и Сотворённый не может успокоиться, пока не увидит Своего Творца.

Таким образом, усилия Человека по преодолению собственного одиночества не остаются напрасными. Однажды они вознаграждаются, причём, чаще всего, самым неожиданным образом, когда, как казалось, всякая надежда на это была потеряна. Возникает «обратная связь», и на Свои усилия Человек, наконец, получает отдачу. Впрочем, иначе и быть не может. Ведь Творец и Творение не только разделены и недосягаемы Друг для Друга. Они столь же едины, и Их единство также не может не проявиться. В этом смысле, счастье не только возможно, но даже неизбежно.

Счастье – это обретённая полнота бытия, присущая Человеку. Таковая же достигается, когда достигается спокойное, согласное единство Творца и Сотворённого, когда Их «встреча» завершается взаимной радостью Сторон. Источник истинного счастья – это радость узнавания Творцом и Сотворённым Друг Друга, это радость подтверждения существования Друг Друга. Ведь Творец не может не возрадоваться при виде Своего Творения. Так же и Сотворённый радуется при виде Своего Творца. Эта радость узнавания ни с чем не сравнима. Только эта радость может с полным основанием называться собственно счастьем.

Человеческое бытие не может быть полноценным, если оно не встречает отклика, и если оно само не есть отклик. Если в искусстве Художник ищет поддержку со стороны восприятелей Его искусства, то в жизни Человек ищет поддержки своего бытия как Человека. Творец и Творение жаждут воссоединиться. Они ищут и находят Друг Друга в Человеке. Ведь сотворённость – это и есть собственно человеческое в Человеке. Поэтому отношение Творца и Творения составляет содержание собственно человеческой жизни. Можно сказать, что Они то отворачиваются Друг от Друга, то поворачиваются Друг к Другу лицом. В последнем случае Человек находит сочувствие и получает долгожданный «отклик».

СТРАДАНИЕ

Но люди далеко не всегда бывают счастливы. Пожалуй, даже большую часть своей жизни многие люди томятся и страдают. И это также не ускользает от взора Познающего. Он обращает внимание на болезни, войны, стихийные бедствия, недостаточную надёжность рукотворных сооружений и средств передвижения, непростые межчеловеческие отношения, имущественную и правовую несправедливость, преступность и т. п.

С точки зрения Природы, страдания человеческие объясняются незнанием, недостаточным знанием, или же ошибками познания. Усилия науки давно уже были направлены на то, чтобы уменьшить страдания, или даже вовсе искоренить их. И здесь как будто можно говорить об определённых успехах. Изобретаются обезболивающие средства, излечиваются многие ранее неизлечимые болезни, совершенствуется общественное устройство, улучшается безопасность рукотворных сооружений и средств передвижения, ведётся борьба со стихийными бедствиями.

Но, несмотря на вышеозначенные успехи, даже явные человеческие страдания не прекращаются и даже не уменьшаются. Не всякая боль снимается обезболивающими средствами, не всякая болезнь лечится, преступность не искореняется, рукотворные сооружения и средства передвижения не могут быть полностью безопасными, отношения между людьми всё так же сложны, стихийные бедствия всё так же уносят жизни многих людей.

Даже, казалось бы, в наиболее разумно устроенных обществах – с высоким уровнем внедрения передовых технологий, с широким предложением товаров и услуг, Человек часто оказывается в таких обстоятельствах, когда страданий не избежать. Они подстерегают Человека в самых неожиданных местах и случаются в самое неподходящее время. Кроме того, страдания не всегда бывают очевидными, хотя со стороны может казаться, что у человека всё хорошо. У каждого они свои, и Человек всегда найдёт, отчего страдать – независимо от того, есть ли в этом «природная» необходимость.

Но всё это, если можно так выразиться, «природные» страдания. Их точнее можно определить как «невезение», «неудача», даже «несчастье», а иногда просто как «плохое настроение». Они могут быть, и их может не быть, хотя их доля в человеческой жизни достаточно велика. Эти «природные» страдания, несмотря на их вопиющую очевидность, равно как и усилия по их устранению, – лишь внешняя, поверхностная сторона дела. Причина страданий – более глубокая, и при выяснении таковой, опять же, нельзя обойтись без привлечения внеприродного Начала, нельзя обойтись без Иного.

С точки же зрения Иного, глубинную причину страданий, следует искать, опять же, в сотворённости Человека, точнее, во взаимоотношениях Творца и Сотворённого. Эти взаимоотношения не только возникают и развиваются, они также имеют и своё завершение. Т. е. развитие этих отношений, в конечном счёте, приводит к их утрате. Страдание, по всей видимости, свидетельствует о завершении взаимоотношений Сотворённого и Творца, и связано именно с переживанием этой утраты.

Встреча с Творцом, достижение взаимопонимания с Ним, не проходит для Человека бесследно. Это приводит к определённым последствиям. Творец и Сотворённый снова разлучаются, и, строго говоря, навсегда. Убедившись в существовании Творца и познав радость общения, Человек, обогащённый этим опытом, обретает некую «самодостаточность». Считается, что теперь он готов к тому, чтобы пуститься в «самостоятельное плавание». Строго говоря, дружба – это прерогатива юности, и бесполезно искать её где-либо ещё. Свой дальнейший жизненный путь Человек проделывает в одиночестве.

Как Дитя, Он рождается в Сказку, как Собственно Человек – в Природу. Когда Он рождается в Сказку, Он растёт. Когда Он рождается в Природу, Он познаёт. Теперь же Он рождается в Мир, и страдание есть удел его. Рождение в Мир и пребывание в Нём – вот где следует искать причину страданий, с точки зрения Иного.

Итак, собственно страдания начинаются, когда происходит очередное рождение Человека: когда Он рождается в Мир. Внешне Мир напоминает привычную Природу –  в Нём всё те же предметы и явления. Но здесь эти предметы и явления уже не просто достояние знания. Они представляют собой препятствия и соблазны; они – зло. Человек поначалу никак не может осознать, что Он уже в Мире, и по инерции пытается распространить чувства и отношения, выношенные Им в познании или в дружбе, на Мир. Он приходит в Мир с непредвзятым умом и открытым сердцем. В ответ же Он получает, в лучшем случае, равнодушие или непонимание, а в худшем, – неприязнь и враждебность.

Итак, Человек оказывается наедине с чуждым, враждебным Ему Миром. Он как бы вновь Дитя. Он снова растёт, только рост его теперь состоит в том, что Он «выталкивается» из Мира. Ведь страдание – это по сути тот же рост, только с отрицательным знаком: Мир отвергает Человека, Он выталкивает Его из Себя, и это «выталкивание» воспринимается не иначе, как страдание и, в конечном, счёте, умирание.

Человек пытается примениться к новым обстоятельствам. Он становится внешне более сдержанным и даже суровым. Его тонкие и возвышенные чувства перемещаются в сферу искусства. Но теперь это уже не то первоначальное искусство, раскрывающее красоту и человечность Природы. Ныне содержанием Его искусства является одиночество, тоска о прошлом, безотрадность настоящего, а также пугающая неопределённость будущего. Итак, Он снова Художник. Но не Художник классический, не счастливый певец Природы, а «поздний» романтик, страдалец, узник Мира.

Между тем, страдания Человека возрастают, так что сама жизнь Его оказывается под угрозой. Обстановка требует от Него каких-то действий. Человек отчаянно пытается установить причину страданий, чтобы устранить её. Наконец, Ему кажется, что Он её находит. Он приходит к выводу, что Причина  страданий – это несовершенство мира, его «неправильное» устройство. Следовательно, задача состоит в том, чтобы изменить, переустроить Мир.

Итак, Человек – Он же Художник –  уже не может довольствоваться одним лишь искусством. Некогда искусство явило Ему совершенство, и теперь Он не может поверить, что открывшееся Ему совершенство ограничивается лишь Искусством. Ведь Природу можно улучшить, очеловечить, и искусство тому свидетельство. Но можно ли улучшить и очеловечить Мир?

Изменение мира – действительное, не «понарошку» – вот что становится сначала тайным, а затем и явным стремлением Человека. Казалось бы, для этого надо отбросить искусство и заняться какими-то «действительными» вещами. Но Человек продолжает упорствовать. Он не хочет расстаться с искусством, и все Свои надежды Он связывает именно с ним. Только вот как бы так сделать, чтобы можно было оставить Природу как материал, но чтобы из этого материала получилось не произведение искусства, а лучший Мир?

Чтобы преобразовать Мир, надо усилить воздействие искусства. Прежде всего, не следует ограничиваться каким-то одним видом искусства. Надо собрать воедино все виды искусства. Это должно быть некое синтетическое Действо, включающее в себя и музыку, и слово, и живопись, а также танец и даже благовония. Кроме того, надо, чтобы в этом Действе участвовали все слушатели (зрители). И даже не только люди, но и животные, и птицы, и растения, и даже камни! Вот когда эта махина Мира может сдвинуться с мёртвой точки, и люди, наконец, осознают, что все они – сыновья Единого, что все они – братья.

Конечно, искусство облагораживает Человека, и сила его неоспорима.  И всё же не следует переоценивать воздействие искусства, путь даже «синтетического». Далеко не все могут его воспринять в полной мере, и для многих оно остаётся всего лишь «зрелищем». Поэтому, не умаляя значения искусства, надо искать другие средства воздействия на Мир. Можно заняться, например, словесным, разумным убеждением. Для начала, можно попробовать создать тайные братства – ячейки разума и просвещения.

Надо сказать, новая тактика приносит свои плоды. Появляются просвещённые самодержцы, под покровительством которых Человек может, наконец, получить желанную свободу. Но вот беда: далеко не все самодержцы оказываются просвещёнными, и большинство их продолжает упиваться своей властью. Кроме того, мера свободы, даруемой просвещёнными самодержцами, во многом зависит от их прихоти или настроения. Даже если нынешний самодержец – «просвещённый», ты никогда не знаешь, каким окажется его венценосный преемник.

Значит, республика, народовластие – вот что нужно! Надо изменить общественный строй, надо совершить революцию. Надо идти в народ и попытаться объяснить ему, чтό надо делать. Но ещё лучше – это собрать единомышленников и захватить власть, а народ потом «подтянется». После чего уже можно будет распространить достигнутое на другие страны. Так да изменится Мир!

Сказано – сделано. И вот то тут, то там разгорается пламя Революции. Революционеры опьянены первыми успехами – они не ожидали, что сдвинуть эту махину будет так легко. Впрочем, были и некоторые трудности. Дело даже не в том, что далеко не всегда удаётся распространить Революцию на другие страны. Беда ещё в том, что далеко не весь народ «подтягивается». Так что приходится уничтожать столько врагов «лучшего мира», что возникает вопрос: во имя чего или кого Революция делается? С точки зрения Познающего, всё это, скорее, напоминает бессмысленные человеческие жертвоприношения какому-то неведомому Богу.

Но вот отгремели революции. Изменился ли Мир? Стали ли люди жить лучше? Скорее, нет. Или, по крайней мере, не все. Разрушение, причиняемое Революцией, намного перевешивает блага, приносимые Ею, которые, опять же, небесспорны. Разве что люди стали жить более осмотрительно, чтобы не допустить повторения попыток «изменить Мир».

Вывод: можно и должно пытаться улучшить Мир, но «изменить» Его нельзя. С этой точки зрения, приемлемыми могут быть лишь «демократические» революции, имеющие своей целью не коренное переустройство Мира, но посильное Его улучшение. Иными словами, не стоит пытаться сделать всех своими друзьями; лучше научиться уважать своего противника и не считать его врагом (если тот не является сторонником крайних взглядов). В этих истинах нет ничего нового: всем уже давно было известно, что «насилу не быть милу», а «любить врагов наших» завещал нам Христос.

Конечно, для усвоения этих истин в масштабе страны необходимо приобрести необходимый исторический опыт, достичь (точнее, выстрадать) определённый уровень политической культуры и найти оптимальный баланс между властью и оппозицией. Впрочем, даже в наиболее разумно устроенном обществе Человек не застрахован от многих неприятностей и испытаний.

Революция, как попытка «изменить Мир», имела бы смысл и могла оказаться успешной, если бы Природа была Тем, что существует «на самом деле». Неудачные попытки совершения революций или более чем сомнительные итоги удачных попыток вновь наводят на мысль, что поистине существует не Природа, а нечто Иное.

В любом случае, взаимодействие с Миром гибельно для Человека. Оно причиняет Ему страдания и, в конечном, счёте, приводит Его к смерти. Но лишь перед лицом смерти или, точнее, в момент смерти Человек, наконец, осознаёт, что всё, что предшествовало ей, было, по сути, страданием.

Итак, пребывание в Мире есть страдание, а смерть – избавление от страданий. Эти «простые» истины настолько овладевают Человеком, что уже вполне естественным для Него оказывается ожидание, или даже жажда смерти. Однако на пути к этой простой и естественной развязке возникает неожиданное препятствие – страх, а именно, страх смерти.

УМИРАНИЕ

Приближение смерти расставляет всё на свои места. Чем поистине была предшествующая ей жизнь? Это было планомерное выталкивание Человека из Мира, это было усиление страданий, это было «бытие-к-смерти».

В самом деле, Познающий замечает, что люди не только страдают: они умирают. Как это ни прискорбно, страдания венчаются смертью. И это не может не вызвать ужаса, чувства высшей несправедливости. Обидно, что всё наработанное, достигнутое отдельным Человеком, оборачивется прахом. Правда, вместо умерших рождаются новые люди. Конечно, это такие же люди, но всё же это не те, которые умерли. Так что им приходится всё начинать с нуля.

Впрочем, с точки зрения Природы, смерть не так страшна: отдельные люди и живые существа, конечно, умирают, но жизнь продолжается, и численность наследения даже возрастает. И если когда-нибудь жизнь на планете станет совсем невыносимой, то к тому времени достижения науки и техники могут достичь такого уровня, что станет возможным переселение на другие планеты. Если всё живое на данной планете всё же погибнет, то можно надеяться, что жизнь, подобная нашей, вполне может существовать на какой-нибудь другой планете, и, может быть даже не на одной.

Что же до отдельных людей, то их достижения, как правило, не пропадают: они добавляются в сокровищницу всего человечества и, в конечном счёте, способствуют улучшению жизни людей, а также их лучшей «выживаемости». Имена выдающихся умерших не забываются, ими называют улицы, города, учреждения, пароходы и самолёты. И смерть уже не кажется такой страшной.

Кроме того, учёные усиленно работают над тем, чтобы отсрочить наступление смерти и даже совсем её победить, как опасную болезнь. Увеличивается продолжительность жизни. Есть попытки заморозить, а затем отморозить. А там – кто знает? – недалеко и до раскрытия загадки бессмертия…

Но могут ли вышеприведённые доводы служить надёжным утешением для Умирающего? Ведь, несмотря на все научные «прорывы», смерть остаётся столь же неотвратимой, как и миллионы лет назад: она всё так же неотступно сопровождает человечество, равно как и всё живое. Так, может быть, на самом деле существует и развивается не Природа, и нечто Иное, для Которого смерть не является абсолютным концом, но лишь неким вполне преодолимым моментом в развитии, выявляющим естественную прерывность существования?

Но тогда это будет уже не смерть, а, скорее, умирание. Ибо, с точки зрения Иного, смерть так и не наступает. Вернее, она, конечно, наступает, но каким-то образом преодолевается. В Природе же наблюдается лишь прерывность бытия. На то и должно существовать Иное, чтобы обнаружить его непрерывность.

Поэтому, в отношении Иного, уже можно говорить о воскресении. Если есть воскресение, то всё наработанное и достигнутое не пропадает, но продолжается и возобновляется – правда, только через смерть. В этом, наверное, и заключается истинное бессмертие. Просто истинное существование прерывно. Но, чтобы постигнуть эту истину, нужна

ВЕРА

Познающий замечает, что в «Природе», помимо обычных людей, встречаются люди особого рода. Их часто называют «божьими людьми». Эти люди ведут речь о вере и бессмертии. А именно, они утверждают, что на самом деле смерти нет, и, чтобы в этом «убедиться», нужна «вера».

Этих людей почти никто не слушает. Часто над ними насмехаются и даже подвергают гонениям: уж очень их учения расходятся с установившимися, привычными представлениями.

Впрочем, после их смерти, Их, как правило, возвеличивают, и даже объявляют «Богами». Однако почести, Им оказываемые, имеют мало общего с духом Их учений. По сути, из Них делают языческих Кумиров до-научных, первобытных верований. В Их честь строят храмы, Им приносят жертвы и воздают хвалы, Их именем борются с «неверными». Но как всё это далеко отстоит от безмолвия истинной Веры!

Скорее всего, истинная вера присуща лишь самим этим «Божьим людям». Но при попытке сообщить эту веру другим людям возникают непреодолимые трудности. Наверное, до истинной веры надо дорасти, и ею нельзя осчастливить всех сразу. Каждый идёт к ней своим путём, и здесь, как и в других случаях, никто не может опередить своё время.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Конечно, Природа – не наваждение, и не «обман зрения». Скорее, Её можно сравнить с видом, открывающимся на пути некоего Восходителя. На определённом участке пути, на определённой высоте, Действительность приобретает очертания «Природы». Её нет ниже, и Её нет выше. Но почему-то Восходитель начинает представлять в виде Природы как Свой пройденный путь, так и предлежащий. Между тем, Природа лишь встречается на пути Восходителя, но не сопровождает Его постоянно.

Так не лучше ли обратить должное внимание на Восходителя, а не на вид, открывающийся на Его пути? Может быть, не стоит так уж углубляться в Природу, выискивать всё более мелкие частицы Природы или же всё более крупные Ея скопления? Тем более, наверное, не стоит представлять Природу существующей самостоятельно, отрывать Её от Человека, а Последнего низводить до положения одного из предметов Природы, пусть даже самого «продвинутого»? Не лучше ли оставить Природу в покое и обратиться к Человеку? Но не как к «предмету Природы», а как к Тому, перед Кем Природа открывается? Не лучше ли подумать о том, Кем Человек был до Его встречи с Природой, а также о том, Кем Он будет после?

Почему же происходит осознания бытия? Может, всё-таки попробовать исходить не из Природы, а из Иного? Но Кто является предшественником Человека в этом случае? Кто этот «Некто», который осознаёт Своё бытие?

Приведённые выше наблюдения дают нам основание полагать, что, помимо Природы, существует и развивается хотя и менее заметное, но гораздо более масштабное Образование, нечто Иное.

_____________________________________________________

1 Недаром один из героев произведений Л. Толстого в самый разгар своего семейного счастья «спрятал шнурок, чтобы не повеситься на нём, и боялся ходить с ружьем, чтобы не застрелиться».

Sub specie hominis

Кончилось детство. Кончились сказки. Появился Знающий.

Огляделся Он. Вокруг люди ходят, звери бегают, птицы летают; из земли растения пробиваются, вода плещется, ветер дует, огонь горит; солнце светит, звёзды мерцают. В общем, сплошная Природа.

Знающий очарован. Наконец-то всё стало на свои места, и можно видеть всё с замечательной ясностью! Вот она, жизнь в свете разума! Теперь, по всей видимости, можно оставить всё, как есть, принять Природу к сведению и только радоваться жизни. Просто жизнь теперь будет протекать под знаком Природы.

Открывшаяся картина не может не вызывать восхищения. Можно сказать, что Знающий в каком-то смысле неравнодушен к Природе. Она вызывает интерес. Она даже немного волнует. Хочется узнать о Ней больше: из чего Она состоит, какова Она в подробностях и какова Она в целом и т. д. В общем, хочется познавать. Хочется познать Её в полном объёме.

И вот Он уже не просто Знающий. Он – Позна’ющий. Начинается трудный и долгий путь познания, путь от знаемого к познанному. Это своего рода возрастание. Но это не возрастание Дитяти, это возрастание, присущее Знающему. Иными словами, Природой надо «переболеть». 

ПОЗНАНИЕ

Вода, охлаждаясь, превращается в лёд, нагреваясь, – в пар. Испаряясь, она вновь изливается на землю дождём, снегом или градом. И, конечно же, вода есть то, чем всё живое утоляет жажду.

Земля, впитав в себя воду, становится плодородной. Тогда растения коренятся в ней и добывают в ней свою пищу. Сами же растения служат пищей для животных. Что касается Человека, то Он питается как растениями, так и животными.

Огонь то вспыхивает, то угасает. Он то даёт свет и тепло, то беспощадно сжигает всё на своём пути. Но на пепелище возникает новая жизнь, иногда даже лучше прежней.

Воздух овевает всё. Он то зарезвится ветром, то застынет, как вкопанный. Но главное то, что им дышат, и без него нельзя прожить и нескольких мгновений.

Всё в Природе состоит из не видимых глазу частиц. Прежде всего, это молекулы. Они, в свою очередь, состоят из атомов, а те – из ещё более мелких частиц. Живые же существа, кроме того, состоят из клеток.

Растения растут, цветут, плодоносят и отмирают. Из плодов их вновь получаются растения, которые вновь растут, вновь плодоносят и вновь отмирают. И так повторяется, по всей видимости, до бесконечности.

У зверей и птиц заметны половые различия: это самцы и самки. Они спариваются, рождают детёнышей и умирают. Детёныши их растут, матереют, опять спариваются, опять рождают детёнышей, и опять умирают. И так повторяется, по всей видимости, до бесконечности.

У людей тоже имеются половые различия: это мужчины и женщины. Они вступают в брак, рождают детей и умирают. Дети их растут, взрослеют, опять вступают в брак, опять рождают детей и опять умирают. И так повторяется, по всей видимости, до бесконечности. В общем, люди – это те же животные, только «разумные», т. е. осознающие своё бытие.

Все эти растения и животные – «разумные» и «неразумные» – живут на Земле. Земля – это шарообразное небесное тело, иными словами, планета. Поверхность её состоит из воды и суши. Сама же планета Земля окружена воздухом. Она обращается вокруг солнца. Солнце – это «огненная» планета, от которой Земля получает свет и тепло, необходимые для жизни.

Звёзды на небе – это такие же солнца, вокруг которых также вполне могут обращаться планеты, в том числе, обитаемые. Эти солнца то вспыхивают, то гаснут. Соответственно, планеты вокруг них также не вечны. Они появляются и исчезают. На какой-то из них зарождается жизнь, в том числе, разумная. Но жизнь эта исчезает вместе с планетой, на которой она зародилась. И так повторяется, по всей видимости, до бесконечности.

Как именно зарождается жизнь? Точно сказать нельзя. Но, по всей видимости, это происходит следующим образом:

Вспыхивает новая звезда. От нея откалываются раскалённыя глыбы. Многия из них улетают в бесконечное пространство. Некоторые же начинают обращаться вокруг звезды. Многия такия глыбы остывают полностью. Но какия-то из них не остывают, но лишь покрываются оболочкой. Внутри же них сохраняется звёздный огонь.

На такой планете и зарождается жизнь. Сначала возникают ея низшие виды, из них развиваются высшие виды и, в конечном счёте, возникает разумная жизнь.

Сначала появляются мхи и лишайники. Затем полноценные растения, а также простейшие, одноклеточные существа, как например, амёбы. Затем более сложные – моллюски. Из – них рыбы. Последния постепенно выбираются на сушу и становятся земноводными. Затем они полностью осваиваются на суше и даже поднимаются в воздух – это птицы. Потом появляются млекопитающие – хищники и растениеядные. Некоторые из них приобретают чудовищный вид: это динозавры.

Среди этого животного многообразия подспудно вызревает один замечательный вид. Это обезьяны. Они превосходят прочих животных по многим качествам. Из крупных обезьян и образуются те самые животные, которые начинают осознавать своё бытие – люди. Таким образом, жизнь становится разумной.

Впрочем, если присмотреться повнимательнее, то у людей не всё так, как у животных. Например, у людей есть «искусство». Из отдельных предметов Природы они могут создавать произведения, которые получаются как живые.

Ещё у людей есть стыд. Несмотря на половые различия, не все люди вступают в брак. У некоторых из них даже бывает в жизни особый промежуток – юность, когда браку они предпочитают дружбу и основное внимание уделяют телесному, душевному и умственному совершенствованию.

Некоторые юноши идут в монахи. Некоторые всё же вступают в брак, и на этом их совершенствование завершается. Впрочем, не у всех. Некоторые, даже вступив в брак, остаются в душе верными своим юношеским мечтам. Это проявляется, в частности, в создании произведений искусства, а также в различного рода добрых делах.

Но умирают все: как «продвинутые», так и те, что «от сохи». Так что непонятно, зачем нужно всё это совершенствование.

Перед смертью люди – да и все живые существа – болеют или иным образом сильно страдают. И смерть, по всей видимости, является итогом чрезмерных страданий. Люди изобрели много лекарств и других средств для борьбы с болезнями и страданиями и даже могут какое-то время искусственно продлевать жизнь. В то же время, они изобрели много средств, которые умножают страдания и сокращают жизнь.

Правда, иногда среди людей появляются «Божьи люди», которые утверждают, что смерти нет. Они также утверждают, что вышеупомянутое совершенствование необходимо именно для достижения бессмертия. Некоторые верят этим «Божьим людям» и даже стараются следовать им. Но большинство относится к их проповеди с недоверием, ибо речь здесь идёт о вещах неочевидных.

Бессмертие большинством признаётся лишь в смысле бесконечного воспроизводства жизни во Вселенной. Но отдельным людям и вообще любым отдельным предметам Природы в бессмертии отказывается.

И всё же следует признать, что с Человеком не всё так просто, и жизнь Его не сводится к воспроизведению рода. В человеческой жизни есть некое надчеловеческое (или собственно человеческое?) измерение. Назовём это «культурой». Можно сказать, что человек – это не только разумное, но и «культурное» животное.

Культура развивается. Порой она достигает необычайных высот. Но каждый раз она не находит видимого завершения. Более того, она подчас сменяется ещё большим варварством, чем то, которое предшествовало ей. Поэтому не вполне понятно, зачем она нужна. Для Познающего это остаётся загадкой.

ПРИРОДА

Но, собственно говоря, что такое Природа? В широком смысле слова, это всё, что существует.  Но что же, собственно, существует?

Ближайшим образом, это некое множество предметов: камень, дерево, животное, человек и т. д. Причём каждый из этих предметов выступает, опять же, в виде некоторого множества: камни, деревья, животные, люди и т. д. Природа – это множество таких множеств. «Единственных в своём роде», или «незаменимых» предметов здесь нет. Не считая, по всей видимости, Самой Природы.

Кроме того, все предметы Природы конечны, или смертны. Они не существуют непрерывно, но появляются и исчезают, т. е. воспроизводятся. Воспроизводятся они, по всей видимости, бесконечно. То есть конечность, или смертность не является для предметов Природы чем-то непоправимым. Они вечны в своей множественности. Природе же тем самым придаётся некая трепетность. Она как бы «мерцает».

Можно также заметить, что Природа «ранжирована». Она упорядочена от «низшего» к «высшему», от «простого к «сложному», от «неорганического» к «органическому». Она выстроена в порядке «зарождения и развития жизни». Соответственно, в Ней различаются три основных уровня: стихийное, живое и разумное. Соответственно, можно сказать, что у Природы есть «тело», «душа» и «разум».

Природа развивается. Она развивается от стихийного к живому, и от живого к разумному. Вместе с тем, Она всегда существует на каждом из указанных уровней – как стихия, как жизнь, и как разум.

В общем, Природу можно определить как много-уровневое, развивающееся множество бесконечно воспроизводящихся множеств. «Внизу» располагаются стихии, «посередине» – животная жизнь, и «наверху» – разумная жизнь. Иными словами, у Природы есть стихийная часть, животная часть и разумная часть.

Познающий считает Себя Человеком – Он представляет Собой «разумную часть». Он – венец Природы. С Ним Природа достроена доверху. С Ним Она достигает разумности. Это Природа, познающая Себя. Стало быть, высшее назначение Человека – это быть Познающим, это познание Природы. Т. е. Человек – это, в конечном счёте, Учёный.

Казалось, на этом можно было бы поставить точку и, наконец, начать жить в своё удовольствие, в перерывах продолжая познавать Природу. Но не тут-то было.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ПРИРОДЫ

Некогда Знающий не удовольствовался просто знанием (осознанием своего бытия) и стал познавать. Теперь же, когда Природа в достаточной степени изучена и обобщена, новая забота охватила Познающего. Возникает вопрос о происхождении Природы. Откуда всё это берётся? И что было «до»?

Вопрос этот как будто ставился и прежде. Но ставился и решался он в пределах Природы. Познающий тогда остановился на том, что Природа существует Сама по Себе. Просто Она развивается – от низшего к высшему, от стихий, через жизнь, к разуму. Стало быть, если говорить о Начале, то Оно находится где-то в Самой Природе.

Но теперь такое решение вопроса уже не кажется убедительным. Ведь по сути вопрос о происхождении Природы здесь подменяется вопросом о Ея развитии, точнее, само-развитии. Иными словами, он сводится к вопросу о том, Какой части Природы отдать предпочтение. Таковое отдаётся то Телу, то Душе, то Разуму. Познающий разрывается между «телизмом», «душизмом» и «умизмом». При этом Он не выходит за пределы Природы. Между тем, указанный вопрос нельзя решить, не выходя за эти пределы.

Такая возможность появляется именно сейчас, когда Природа, наконец, предстаёт в Своей целости. Конечно, Познающий – это уже не Ребёнок, и Он не может допустить, чтобы Природу Кто-то создал. И всё же для решения этого вопроса рано или поздно, придётся признать существование «внеприродного» Начала.

Но Познающий не может вырваться из круга Природы. Да, Он может познавать Природу. Он может представлять Её в обобщённом виде, как Целое. Наконец, Он может ставить вопрос о происхождении Природы. Но Он не может решить этот вопрос, оставаясь Познающим.

Кроме того, Познающий ставит этот вопрос как бы в отрыве от Себя и считает, что он не касается Его лично. Ему кажется, что Природа существует «Сама по Себе», без Него. Между тем, этот вопрос не может не затрагивать Самого Познающего, Который является неотъемлемой частью Природы. Поэтому вопрос о происхождении Природы – это, не в последнюю очередь, вопрос о происхождении Самого Познающего.

Ведь Познающий тоже развивается. Он развивается, познавая и обобщая Природу. Последняя же, строго говоря, вовсе не развивается . И вопрос, скорее, состоит в том, Кем был Познающий до того, как Он стал Таковым, и Кем Он станет после того, как Он перестанет быть Познающим. Иными словами, вопрос об Истине оказывается шире, чем вопрос о познании Природы. Сам Познающий оказывается ступенью более широкого развития.

При этом важно именно становление Познающего, но не как предмета природы, т. е. не из «Природы». Этот Познающий, Который пытается вывести Природу из Самой Себя, а Себя – из Природы, ведь Сам откуда-то появился. Природа, в самом деле, встречается на Его пути. Но наступает тот миг, когда Она остаётся позади.

Вместе с тем, Познающий продолжает считать Себя «одним из людей», смертным, как и все прочие отдельные люди и прочие предметы Природы. Как Познающий, как венец Природы, Он вечен. И со времени осознания Себя Таковым, Он как будто обречён на вечное познание, на открытие в Природе всё новых подробностей.

ИСКУССТВО

Восходитель поднялся на очередную вершину. Перед Ним раскинулась долина, которой не видно конца. Здесь Он – Человек, а вокруг Него – Природа. Он узнаёт, как Его зовут, кто Его родители, и как называются предметы вокруг Него. Он готов остаться там и жить, «как все», в долине. Но Он продолжает восхождение.

Поднялся Он ещё выше и увидел, как из обезьяны получается человек, как зарождается жизнь на Земле. Потом Он увидел, как вспыхивают и гаснут звёзды, как рождаются и гибнут планеты. Но Ему надо подниматься ещё выше.

И вот Он поднялся на такую высоту, откуда отдельные предметы Природы уже не различаются. Они собираются в нечто единое, и в этом Едином различаются лишь Тело, Душа и Разум.

Наконец, Природа исчезает вовсе. Вернее, Она преобразуется в Нечто необычное и прекрасное. Стираются прежния черты. И чем выше поднимаешься, тем чётче проступают черты новыя. Но, чтобы разглядеть их, надо подниматься ещё выше.

И вот на пути Восходителя открывается новая долина – совсем не та, что Он некогда оставил. Это какой-то новый, неведомый мир. Отдельные предметы Природы всё ещё попадаются на пути Восходителя. Но это уже не совсем предметы Природы. Во всяком случае, эти предметы не связаны с познанием.

Предметы эти оказываются двух видов. Первый вид – это рукотворные, искусственные, предметы, которые получаются, как живые и которые вызывают особый отклик в душе. Это готовые произведения искусства. Второй вид – это материал для создания таковых. Это предметы, которые хочется некоторым образом упорядочить, одушевить, очеловечить.

Например, Восходитель видит кусок мрамора. Но это уже не просто кусок мрамора. Это материал для создания статуи. Или же Он видит груду камней. Но это уже не просто груда камней. Это материл для строительства храма. Подобным же образом, из звуков рождается музыка, слова преобразуются в стихи, из наблюдений людских взаимоотношений рождается драма, из стихийных народных плясок рождается балет. И всё это в любом сочетании.

Статуя – это, конечно не живой человек. Но и нельзя сказать, что это «мёртвый» человек. Она как бы «дышит». Это условно живой человек. Храм также нельзя назвать «живым». Но он прекрасен, и он соразмерен. Рисунок – это не просто копия предметов Природы. Это определённое впечатление, настроение, мысль. В Природе такого нет. Поэзия – это не повседневная речь. Она лучше. Музыка – это не просто «звуки» и даже не «набор звуков». Это мелодия, это гармония.

В этих остатках Природы проступает нечто соразмерное. В них как бы запечатлён некий Образ, напоминающий человеческий. Точнее, это некая упорядоченная, облагороженная, прекрасная Природа. Это Космос.

Стало быть, задача Художника состоит в том, чтобы улучшить Природу до Космоса, выявить Его, сделать Его более ощутимым, «отсечь лишнее», «стереть случайныя черты». С одной стороны, есть стремление создать Его. С другой стороны, есть стремление понять Его. Так получаются произведения искусства.

При этом Художник находится «по ту сторону». Из наличного природного материала Он творит Свой Космос «оттуда». Во всяком случае, это художественный Образ. Это Образ, Который создаётся и воспринимается посредством предметов Природы. Восходитель распредмечивает эти остатки Природы, ускоряя Ея полное исчезновение.

Собственно люди здесь также ещё присутствуют. Но это уже не «те» люди. С одной стороны это творцы – те, кто создают произведения искусства. С другой стороны, это те, которые эти произведения понимают. Соответственно, Восходитель выступает здесь и как Творящий, и как Понимающий. Третий вид – это Человек как материал для создания произведений искусства и как само произведение искусства.

Восходитель простодушно продолжает считать Себя всё тем же Человеком, предметом Природы. В самом деле, Он в какой-то степени остаётся Познающим. Но Его отношение к Природе существенно меняется. «Начало» Природы наконец-то выносится за пределы Природы. Сюда вновь привлекаются божественные силы. Но это не прежние сказочные Боги. Теперь это единый Бог-Творец. Конечно же, Природу можно только сотворить!

Тогда открылась Ему тайна творения. Восходитель понял, что Природа, неотъемлемой частью Которой является Он Сам, сотворена. Его собственное творчество, создание произведений искусства, есть не что иное, как проявление этой Истины. Ибо, если Природа действительно сотворена, то это не может не проявиться. И Его способность создавать произведения искусства, а также понимать их указывает на Его внеприродное происхождение.

Человек здесь выступает уже не как Учёный, а, скорее как Художник, Который есть одновременно и Творец, и Понимающий. Это проявляется в создании, а также в восприятии произведений искусства. С другой стороны, это уже не собственно Человек, не совсем Человек. Он в какой-то степени уже «не от мира сего».

Но искусство развивается. И не только само в себе. Ибо конечная цель – это не создание произведения искусства, а проявление Космоса. Но тогда искусство должно перестать быть искусством, а Художник должен перестать быть Художником.

КОСМОС

Восходитель поднялся ещё выше, и взору Его предстала чудная долина. Собственно «предметов Природы» здесь уже вовсе нет. Что касается произведений искусства, то они здесь, безусловно есть, но они уже не имеют самостоятельного значения. Сама Природа здесь так соразмерна и живописна, что уже нет необходимости Её каким-то образом улучшать.

Так вот, оказывается, чтό пытался создать Восходитель, будучи Художником! И вот чтό Он пытался отыскать в произведениях искусства, воспринимая таковые! Значит, Космос существует на самом деле! Просто Его ещё надо достичь. И путь к Нему лежит через искусство.

Здесь никогда не бывает холодно: это страна вечного лета. Днём здесь бывает достаточно жарко, но жара никогда не бывает изнуряющей. Постоянно веет приятный, лёгкий ветерок. К тому же от солнца всегда можно укрыться в тени или полутени деревьев. Или же можно окунуться в море, которое здесь тёплое и ласковое.

Тихо. Лишь пение цикад и звук прибоя. Ночи здесь тёплые и столь же тихие, нарушаемые лишь трелями сверчков. Небо совершенно прозрачно и усеяно яркими звёздами, которые кажутся совсем близко.

Горы здесь достаточно высокие. Но они не подавляют своим величием. Образуя причудливые очертания, они то плавно, то резко сбегают к морю.

Леса здесь негустые. Скорее, они напоминают парки или лесопарки. Земля почти сплошь покрыта цветами. Воздух напоён их ароматом, который, соединяясь с запахом кипарисов и моря, образует неповторимое сочетание. Дожди выпадают достаточно часто. Но это тёплые, незатяжные дожди, и выпадают они обычно ночью.

Люди здесь приветливые, доброжелательные, интересные. Их вряд ли можно назвать «красивыми», но в них есть некая внутренняя красота, которая не может не проявиться. Они встречают тебя, как старого знакомого, и, если ты в чём имеешь нужду, ты всегда можешь рассчитывать на их помощь. Речь их напевна и мудра, а движения изящны и плавны. Живут они в небольших, но уютных домах, где никогда не запираются двери. Дети здесь не делятся на «своих» и «чужих». Игра и учёба у них идут рука об руку.

Пища здесь свежая и разнообразная, и в ней никогда не бывает недостатка.

Все дела здесь спорятся. Впрочем, здесь никогда не приходится работать до изнеможения.

Восходитель дивится окружающему. В то же время, Он чувствует, что это ещё не всё, и Он должен встретить что-то Главное, что в наибольшей степени олицетворяло бы красоту Космоса, что было бы средоточием этой чудесной природы, этих сердечных людей. Для этого Ему надо идти дальше и подниматься выше.

Он внимательно вглядывается в лица встречаемых Им людей. Как Художник, Он как бы Художник, Который намечает смысловой центр Своей композиции, или как Восприятель произведения искусства, Который ищет в последнем некое сердцевинное, заветное место. И вот Восходителя охватывает какой-то неведомый трепет. Глаза Его ловят чей-то пытливый взгляд. Как будто что-то давно забытое, но в то же время близкое и родное.                                                           

• – Кто это?                                                                                                                
• – Это Друг, – был Ему ответ.
• – Но что значит «Друг»? Знакомый? Родственник? Соученик? Сотрудник? Союзник? Такой же Художник? Или почитатель искусства?
• – Нет, это «другой Ты».
  – А зачем Мне «другой Я»? Разве Мне недостаточно «Меня одного»?
  – Нет, недостаточно. Дело в том, что Ты – это не только Ты. Это и Другой. И без этого Другого Ты никто. И жизнь Твоя отныне будет проходить под знаком Другого. Этот «призрак» отныне будет сопровождать Тебя тайно или явно.

Возможно, именно здесь открывается сокровенный смысл «культуры». Это не «образованность», и это не «учёность», и это даже не способность создавать или понимать произведения искусства. Иными словами, это  жизнь не только под знаком Природы, не только под знаком Искусства, но, прежде всего, под знаком Другого. Это жизнь с учётом Другого, это жизнь в надежде на отзыв со стороны Другого. Это жизнь не только «ради Себя», но и «ради Другого».

Тайна творения здесь раскрывается в полной мере и получает новое, ещё более ощутимое выражение. Ведь поистине творится не собственно Природа, а Познающий. И эта истина проявляется уже не в произведениях искусства, но, прежде всего, в таинстве дружбы. Восходитель при этом выступает уже не как Творящий и Понимающий произведения искусства, но как творящий и понимающий Другого, равно как и творимый и понимаемый Другим. Ведь что такое «понимание»? По сути это есть не что иное, как осознание Своей сотворённости.

Восходитель хочет познакомиться с Другом. Но это оказывается делом нелёгким. Друг в самом деле ведёт Себя как призрак – Он появляется то тут, то там, но каждый раз как Восходитель приближается к нему, Тот исчезает. Или же Восходитель издали видит человека, похожего на Друга. Но, по мере приближения его к предполагаемому Другу, Тот оказывается обычным Человеком.

Но как-то раз Восходитель вновь издали увидел Человека, похожего на Друга. Он опять попытался приблизиться к Нему. Но в этом даже не было необходимости – незнакомец шёл Ему навстречу. По мере Их приближения Друг к Другу, незнакомец вовсе он не превращался в «обычного Человека». Напротив, Он всё так же оставался похожим на Друга. Более того, черты Его становились всё более отчётливыми, и теперь уже не было никакого сомнения: это именно Он. Всё-таки приходит время, когда незнакомец оказывается Другом. Значит, Друг действительно существует! Равно как и Космос!

И вот Он уже рядом, буквально на расстоянии вытянутой руки. Оба замедляют шаг и уже почти касаются Друг Друга. Но в последний момент Они почему-то расходятся, не сказав Друг Другу ни слова, и вновь идут каждый Своей дорогой. Лишь охватившая Восходителя радость узнавания указывала на то, что Его первая встреча с Другом всё-таки состоялась.

В самом деле, отношения с «Другим Я» установить не так-то просто. При сближении с Ним обнаруживается столько же притяжения, сколько и отталкивания. И это сопротивление порой невозможно преодолеть. Ведь Оба «Я» вполне самодостаточны. Застенчивость и гордость бдительно стоят на страже Их независимости и охраняют Их от любых посягательств «извне». Эта «стена» препятствует также и Их встрече. Сами Они «просто так» никогда не пойдут на сближение. Здесь нужен серьёзный повод, который никак не возникает. А, если и возникает, то он оказывается не достаточно весомым для надлежащего сближения.

Но, как говорится, случай редок, но щедр. Их знакомство всё же рано или поздно происходит – как правило, совершенно неожиданно для Обоих. И даже тогда, когда Они, наконец, сталкиваются лицом е лицу, Каждый из Них изо всех сил старается не выдать своей радости и придать этому знакомству как можно более официальности. К тому же, Оба терзаемы сомнениями в отношении Друг Друга – ведь Друга ещё надо испытать.

Так или иначе, вопрос о решающем испытании Друг Друга откладывается на неопределённое время. Оба пока довольствуются неуловимыми для окружающих, но столь понятными и важными для Них знаками взаимной преданности. Время проходит в бесконечных разговорах. И ведь есть о чём поговорить! Разнообразные знания о Природе, предположения о Ея происхождении, о значении искусства, о его направлениях, – всё это оказалось неисчерпаемым предметом для задушевных бесед.

Каждый, как мог, при этом совершенствовался, пополняя своих знания о Природе, упражняясь в различных искусствах, достигая новых успехов в телесном и нравственном совершенствовании. Каждый внимательно следил не только за словами, но и за делами и поступками Другого. Но главное то, что теперь Восходитель не один. Этот отрезок пути Он преодолевает вместе с Другом.

МИР

Восходитель поднимается всё выше. И вот Он взобрался на такую высоту, на которую Ему лучше бы не подниматься. Перед Ним раскинулась очередная долина. Но что это? Природа, до этого такая дружественная, внезапно преображается. Но не в лучшую сторону.

Погода здесь – это непогода. Если дождь, то он промочит до нитки. Если солнце, то от него негде укрыться. Если холод, то он проберёт тебя до костей. Если вода, то она непригодна для питья. Если воздух, то им трудно дышать. Природа – это либо совершенно дикая, либо уже изуродованная человеком. Вместо лесопарков буреломы, болота или пустыни. Звери и птицы, которые встречаются на пути, большей частью опасны. Змеи здесь ядовиты, а насекомые невыносимы.

Море здесь холодное и постоянно штормит. Горы подавляют. Или же это бескрайняя, унылая равнина.

Люди, которые встречаются на пути Восходителя, грубы и неприветливы. Кругом грязь. Они где едят, там и гадят. Собственно «домов» здесь нет. Всё, что радовало бы глаз или было бы пригодно для жилья, либо уже разрушено, либо ещё не построено. Попадаются лишь покосившиеся избёнки да многоэтажные коробки.

Восходитель оглянулся, чтобы поделиться своими невесёлыми впечатлениями с Другом. Но Друга на месте не оказалось. Напрасно Восходитель искал и звал Его. По всей видимости, Он остался там, в стране вечного лета. Как жаль! Ведь Им столько ещё хотелось сказать Друг Другу! Но, по зрелом размышлении: ведь в «другом Я» нет ничего такого, чего бы не было в Самом Восходителе. Так что к  чему это «удвоение сущностей»? Как бы там ни было, Восходитель выходит из Космоса, обогащённый этой встречей, общением с «другим Я». И в этом, по всей видимости, также была своя необходимость.

Долина, которая теперь открывалась перед Восходителем, откровенно враждебна Ему. В ней царит зло, несправедливость, болезни. Здесь правит произвол и насилие. У людей уродливые, злобные или притворно приветливые лица.

Здесь ничего не получается. Восходителя преследуют неудачи на всяком поприще. Каждое новое знакомство заканчивается разочарованием или предательством.

Он пытается улучшить Природу. Он осушает болота, обводняет пустыни. Он образовывает народ. Но болота превращаются в пустыни, а пустыни – в болота. Народ же вовсе не становится лучше и норовит употребить приобретённые знания во зло.

Тогда Он делает отчаянную попытку не просто «улучшить», но «изменить» мир. Для этого Он привлекает многие знания, собирает и убеждает многих людей, использует или торопит всякую благоприятную возможность. Но чем больше изменений удаётся Ему провести в жизнь, тем хуже становится в итоге. Борьба за справедливость оканчивается ещё большей несправедливостью. Пытаясь «освободить» Человека, Он ещё более закабаляет Его.

Увы! Законы Природы неприменимы к «надприродным» явлениям. Конечно, мир можно и нужно пытаться улучшать. Но бесполезно его переделывать. В этой долине Восходитель по сути Страдалец, и ничего хорошего здесь Его не ждёт. Но Он не может вернуться назад. А выше только небо.

Как ни закалён Восходитель, но силы начинают оставлять Его. Он всё более одолеваем различными болезнями. Всё чаще Он останавливается, и даже падает. Но никто не протягивает Ему руки. Напротив, Его вновь толкают и не дают подняться.

Идти становится всё труднее. Каждый новый шаг причиняет страдание. Как будто пудовыя гири подвешены к ногам Его. Тело Его кровоточит. На Нём уже почти не осталось живого места. Но Он упорно карабкается вверх.

Путь Восходителя не только труден, но и опасен. Дорога становится всё круче, и всё ỳже. Отчаяние охватывает Его. Неужели всё это восхождение было напрасным?

Вдруг Он замечает, что дорога упирается в пропасть. Но, увы, заметил он это слишком поздно. Восходитель срывается…

НЕБО

Но чудо! Какая-то неведомая сила подхватывает Его и возвращает на прежнюю дорогу. Это кажется невозможным, но пропасти на такой высоте оказываются не смертельными. Т. е. они, конечно, смертельны. Но они столь же и «воскресны». Здесь Восходитель испытывает не только страх смерти, но и радость воскресения. Отныне эти пропасти, эти падения и взлёты становятся неотъемлемым условием Его продвижения. Это путь от вершины к вершине.

Теперь Восходитель выступает уже не только как Знающий, но, прежде всего, как Верующий. Конечно, можно познавать, можно творить и воспринимать произведения искусства, можно быть верным Другом, можно улучшать мир. Но при всём этом можно осознавать условность и относительность Того, что происходит. Ибо теперь лишь Вера – единственная действительность.

И вот уже нет границы между пропастью и вершиной. Восходитель дошёл до высшей точки Своего восхождения. Здесь Он как бы парѝт. Неужели это спасение? Значит, правду говорили Божьи люди, что «смерти нет»? Но как же бесконечно долго надо к этому идти! И как высоко подниматься!

Что ж, жизнь продолжается. Нет, скорее, она только начинается. Прощай, жизнь смертная! Здравствуй, жизнь вечная!

Ecce Veritas

(По прочтении Гегеля)

• Поистине существует лишь единый Бог.
• Он пребывает в развитии.
• В Его развитии различаются несколько основных ступеней.
• Человек, вместе с окружающей Его Природой, является одной из них.

 I. О МУЖЕ         

• Начало есть Отец.
• Он же Сын.
• И Сын есть Сущий: Рождающий и Становящийся.

Сущий – это беспокойное единство Отца и Сына. Ибо Отец не только един с Сыном, но и отличен от Него. Их различие не может не проявиться. И оно действительно проявляется.

Это различие проявляется как некое беспокойство. С одной стороны, это движение от Отца к Сыну – рождение. С другой стороны, это движение от Сына к Отцу – становление. То есть, Отец и Сын выступают здесь не как самостоятельные, но как Стороны единого Сущего. Ведь это беспокойное единство Отца и Сына.

Проявившись, различие Отца и Сына отступает. Возвращается Их спокойное, неразличимое единство. Но это уже не совсем то единство, что было в начале, не Отец. Это единство более сложное. Это единство, в котором есть различие. Это — Муж.

• Муж женат.
• Он есть Брачующийся.
• Муж брачуется. Но, брачуясь, Он остаётся Самим Собой.
• И всё же, оставаясь Самим Собой, Он меняется.
• Поистине Он есть Дитя.

Муж имеет «различие» в Самом Себе: Он женат. Его женатость не может не проявиться. И она действительно проявляется. Она проявляется, опять же, как некое беспокойство. Беспокойство, присущее Мужу, есть брак. Муж вступает в брак – так проявляется Его внутреннее различие. Но и в браке Он остаётся Самим Собой, единым Мужем. Его женатость, проявившись, вновь уступает место спокойному единству. Это как бы вновь Муж. Но, это уже не тот Муж, что был до брака. Это – Дитя.

• Дитя есть Мальчик.
• Он растёт.
• Он растёт. Но, возрастая, Он остаётся Самим Собой.
• И всё же, оставаясь Самим Собой, Он меняется.
• Поистине Он есть Отрок: Ребячущийся и Мужающий.

Итак, Муж в итоге оказывается Дитятей. Дитя же, так же как и Муж, внутренне различён: Он – Мальчик. Это Его внутреннее различие, опять же, проявляется как некое беспокойство: Мальчик растёт.

Беспокойство это, проявившись, вновь уступает место спокойному единству. Это новое единство похоже на Мужа. Но Муж уже проявил Себя как Брачующийся и оказался Дитятей. Поэтому здесь возникает новое, более сложное единство – Отрок.

Муж и Дитя проявили Себя как внутренне различённые, сложные единства. Но пока что Они проявили лишь Свои внутренние различия. Ещё не проявилось различие между Ними. Это различие также не может не проявиться. И оно проявляется в Отроке.

Отрок есть единство двух сложных единств – Мужа и Дитяти. Сначала это спокойное единство – Муж и Дитя поначалу неразличимы. Но различие между Ними всё-таки есть, и оно не может не проявиться. Оно проявляется, опять же, как некое беспокойство. Здесь различаются два движения: от Мужа к Дитяти – ребячение, и от Дитяти к Мужу – мужание. Таким образом, Муж и Дитя оказываются лишь Сторонами единого Отрока.

В обыденной жизни можно наблюдать, как Дитя становится Мужем. Поистине же Он не может стать Таковым.

• Отрок ребячится и мужает.
• Но, ребячась и мужая, Он остаётся Самим Собою.
• И всё же, оставаясь Самим Собой, Он меняется.
• Поистине Он есть Юноша.

Но и это беспокойство, беспокойное единство Мужа и Дитяти, имеет свои пределы. Проявившись, Оно отступает, сменяясь новым, спокойным единством, которое есть Юноша.

II. О БОГО-МУЖЕ

Итак, изначальный Отец обнаруживает Себя как Юноша.

Юноша – это спокойное, неразличимое единство Мужа и Дитяти после проявления различия между Ними. Появление Юноши означает завершение круга Мужа и вступление в круг Бого-Мужа.

В круге Бого-Мужа отвергается всё, что происходило в круге Мужа. Поэтому этот круг ещё не свободен от круга Мужа и строится на основе его. Отсюда Его двойственное, промежуточное положение.

Муж, даже Женатый, есть одностороннее образование, или «одностороннее единство», равно как и Дитя, или Растущий Мальчик. Своей полноты Оба достигают лишь в Отроке, в Котором проявляется различие Мужа и Дитяти и Который представляет Собой Их ещё беспокойное единство. Последнее затем переходит в Их спокойное, неразличимое единство – Юношу, – которое достигается, опять же, благодаря тождеству Обоих.

• Юноша девственен.
• Он есть Стыдящийся.
• Но, стыдясь, Он остаётся Самим Собою.
• И всё же, оставаясь Самим Собой, Он меняется.
• Поистине Он есть Человек.

Юноша также имеет в Себе различие. Это «различие» есть Его девственность. И оно не может не проявиться.

Девственность Юноши проявляется как стыд. Стыд – беспокойство, присущее Юноше.

Проявившись, это различие вновь сменяется спокойным единством. Но это уже не Юноша. Это – Человек.

• Человек есть Знающий.
• Он познаёт.
• Но, познавая, Он остаётся Самим Собою.
• И всё же, оставаясь Самим Собой, Он меняется.
• Поистине Он есть Друг: Творящий и Понимающий.

Человек также имеет в Себе различие, в силу которого Он есть Знающий, или «разумный». Человек осознаёт Своё бытие. Это происходит потому, что истинным «родителем» Человека является Юноша. Беспокойство, присущее Человеку, есть познание.

Несмотря на свою видимую бесконечность, познание также имеет свои пределы. Ведь Человек, познавая Природу, поистине познаёт лишь Самого Себя. Поэтому, проявившись, беспокойство познания сменяется неким спокойным единством.

В итоге как будто возвращается Юноша. Но это не совсем так. Юноша уже проявил Себя как Стыдящийся и оказался Человеком. Юноша и Человек, Оба уже проявили Себя, вместе с Их внутренними различиями. Не проявилось лишь различие между Ними.

Сначала это различие никак не проявляется. Человек склонен считать Себя вполне самостоятельным Образованием и готов познавать до бесконечности. Но различие между Юношей и Человеком есть, и оно не может не проявиться. И оно действительно проявляется. Это беспокойное единство Юноши и Человека есть Друг.

В итоге Юноша и Человек оказываются лишь Сторонами этого сложного, беспокойного единства. Здесь различиются два движения: от Юноше к Человеку – творение, и от Человека к Юноше – понимание.

Но и это беспокойство, дружба, или беспокойное единство Юноши и Человека, проявившись, уступает место новому, спокойному и неразличимому единству, которое есть Бого-Муж.

• Бого-Муж есть Небесный.
• Он блажен.
• Бого-Муж блаженствует.
• Но, блаженствуя, Он остаётся Самим Собою.
• И всё же, оставаясь Собой, Он меняется.
• Поистине Он есть Бого-Дитя.

Бого-Муж есть спокойное, неразличимое единство Юноши и Человека после проявления различия между Ними. Внутреннее различие Бого-Мужа есть Его «небесность», которая проявляется как блаженство, или счастье. Конечно же, на свете счастье есть. Просто его проявление не так заметно, как прочие «различия». Впрочем, проявившись, внутреннее различие Бого-Мужа отступает, сменяясь новым единством. Конечно, Бого-Муж остаётся Самим Собой. Но Он уже не Бого-Муж. Он – Бого-Дитя.

• Бого-Дитя есть Земное.
• Оно страдает.
• Но, страдая, Оно остаётся Самим Собою.
• И всё же, оставаясь Самим Собой, Оно меняется.
• Поистине Оно есть Бого-Отрок: Умирающий и Воскресающий.

Бого-Дитя – Тот же Бого-Муж, только после проявления внутреннего различия Последнего. Внутреннее же различие Бого-Дитяти состоит в том, что Оно есть земное, или мирское. И эта Его земная природа проявляется в страдании. Бого-Дитя напоминает обычное Дитя из круга Мужа, Оно по-своему растёт. Но здесь это «рост» уже более высокого порядка. Если Дитя рождается с обнажённым телом, то Бого-Дитя рождается с обнажённой душой. Так рождаются чистые сердцем, которые Бога узрят.

Ещё Бого-Дитя напоминает Человека. Только Ему противостоит не Природа, Которую надо познать. Ему противостоит Мир, уготовавший Ему чреду испытаний, через которые надо пройти.

Утрата счастья переживается как высшая несправедливость, как «наказание» и т. п. Клянут свою судьбу, обвиняют Бога, пытаются найти «причины» страданий. Пытаются изменить мир, но не как Художник, а «на самом деле».

Но и страдание не вечно. Проявившись, внутреннее различие Бого-Дитяти отступает. Происходит как бы возвращение Бого-Мужа. Но Таковой уже проявил Себя как блаженный и оказался Бого-Дитятей. Поэтому новое единство есть более сложное. Это – Бого-Отрок.

Внутренние различия Бого-Мужа и Бого-Дитяти, проявившись, отступают. Тогда приходит время проявиться различию между Ними. Бого-Муж и Бого-Дитя «встречаются», оказываясь Сторонами единого Бого-Отрока. В Последнем различаются два движения: От Бого-Дитяти к Бого-Мужу – умирание , и от Бого-Мужа к Бого-Дитяти – воскресение.

• Бого-Отрок умирает и воскресает.
• Но, умирая и воскресая, Бого-Отрок остаётся Самим Собою.  
• И всё же, оставаясь Самим Собой, Он меняется.
• Поистине Он есть Бого-Юноша.

III. О БОГЕ

Бого-Юноша есть спокойное единство Бого-Мужа и Бого-Дитяти после проявления различия между Ними. Появление Бого-Юноши означает завершение круга Бого-Мужа и вступление в круг собственно Бога. Круг Бога венчает бесконечный круг пребывания Божественной Личности.

У Бого-Юноши также имеется внутреннее различие. Сначала оно никак не проявляется. Но оно есть, и оно не может не проявится. Оно проявляется как некое беспокойство. Этим беспокойством здесь является страх.

Страх пронизывает всё живое. В конечном счёте, это страх смерти. Как правило, страх этот таится где-то глубоко внутри и лишь в некие значимые мгновенья даёт о себе знать.

• Бого-Юноша пребыват в страхе.
• Но, пребывая в страхе, Он остаётся Самим Собой.
• И всё же, оставаясь Самим Собой, Он меняется.
• Поистине Он есть Бого-Человек.

Проявившись, указанное различие отступает и сменяется новым единством, которое есть Бого-Человек. Жизнь Последнего проходит под знаком веры, которая, в конечном счёте, есть вера в бессмертие.

• Бого-Человек есть Верующий.
• Но, веруя, Он остаётся Бого-Человеком.
• И всё же, оставаясь Бого-Человеком, Он меняется.
• Поистине Он есть Бог Живой: Спасённый и Просветлённый.

Просветление – это высшее знание. Это знание Бога. Это жизнь, озарённая светом этого знания. Спасение – это спасение от превратностей жизни. Это жизнь под покровом обретённой благодати.

• Бог-Живой есть:
• Любящий, Невинный, и Целомудренный.

Эти последние суть высшие определения Бога, соответствующие изначальному Отцу, Сыну, и Сущему.

Marginalia

1. Философия есть великая попытка упорядочить безумство жизни, в коем большинство людей склонно упорствовать.

2. Платон продолжил линию «академической философии». При этом он, вслед за пифагорейцами, подчёркивал разумность Сущего. Но Платон всё же выходит за рамки «академической» философии, видя задачу философии не столько в познании Истины, сколько в понимании таковой. Философ, по Платону, – это понимающий «друг Бога», которому открывается тайна творения Демиургом «малого Бога» – Космоса.

3. Философия может показаться чисто человеческим изобретением. Вместе с тем, наличие её, скорее, указывает на божественность Человека, на то, что Он часть более великого Целого. Человек пребывает в лоне Божественной Личности, составляя определенную ступень в Её развитии. Философия при этом выступает как попытка Бога осознать Себя на человеческой ступени Своего развития.

4. Философия в прямом смысле слова есть божественная наука. Это попытка Бога осознать Себя вне Своего вочеловечения. Наиболее очевидным примером вочеловечения Бога в европейской истории пока что является Иисус из Назарета, названный Христом. Поэтому осознание Иисусом Себя в бытность Его Человеком – это и есть сокровенный смысл античной философии, бывшей до Него. Последняя есть предвосхищение указанного Вочеловечения, Евангелие – свидетельство о Нём, а средневековая философия – воспоминание о Нём. 

5. Истина состоит в бытии Божием. Бог существует всегда, но не всегда Он вочеловечен. Лишь бытие вочеловечившегося Бога отмечено полнотой и завершенностью. Все ступени развития Сущего объемлются здесь единой Человеческой Личностью. Поэтому Истина состоит не просто в бытии Божием, но именно в бытии вочеловечившегося Бога. Всякая жизнь вне такого вочеловечения несет на себе печать условности. Это либо предвосхищение, либо свидетельство, либо воспоминание. 

6. Бог – это, в конечном счёте, Личность. Поэтому Он жаждет личного воплощения, или вочеловечения, и не успокоится, пока не обретёт такового. 

7. Маяковский писал:

• Поэзия – пресволочнейшая штуковина:
  Существует — и ни в зуб ногой.

Наверное, не пристало говорить в таких выражениях о Боге. Но существование Его столь же неотвратимо. Даже когда ты отрицаешь Его, это значит, что ты признаёшь Богом нечто другое, что, скорее всего, Таковым не является или же является не вполне Таковым. Иными словами, когда ты пытаешься заменить Бога чем‑то Иным, то всё равно получается Бог, вернее, Образ Божий. Вопрос лишь в том, насколько этот «исторически ограниченный» Образ соответствует Прообразу.

8. Согласно Гегелю, проявление различия есть некое беспокойство. Это некий переход. Это переход в Иное. Но Иное, в Которое осуществляется переход, оказывается Тем же Самым. Это залог грядущего «снятия» различия.

9. Наиболее здравой позицией Человека в отношении вещей неочевидных представляется всё же не «атеизм», а, скорее, «скептицизм», или «агностицизм». Но может ли Человек полностью отказаться от Абсолютной Истины? Пожалуй, нет. Ибо Абсолютная Истина (Истинно Сущее) существует. Она беспокоит Человека, будоражит Его ум, тревожит Его воображение и побуждает Его к поиску. Кроме того, есть и обратное движение. Истинно Сущее, со Своей стороны, жаждет вочеловечения. Оно напоминает о Себе при каждом удобном случае и с надеждой откликается каждый раз, когда Человек называет имя Божие.

10. Человек полагает, что Природа – то, что существует поистине, «на самом деле». Ничего не поделаешь: Истинно Сущее является Человеку именно как Природа. Человек не может преодолеть пределы Природы, не перестав быть Человеком.

11. Наиболее подобающим мировоззрением для Человека (вернее, для Истинно Сущего в бытность Его Человеком) является субъективный идеализм, ибо всё же первичен Познающий, а не Предмет Его познания. Ведь Человек знает Бога, прежде всего, как Себя, а не как «Природу». Правда, такой идеализм сопряжён со скептицизмом. Но Истинно Сущее жаждет определённости, и это вынуждает философов домысливать Субъект и «поднимать» Его до Абсолюта.

Мир, который получается в результате революции, далеко не всегда «лучший». Но он всё равно иной, что обусловливает необходимость революции.

12. Как же перестать быть Человеком? Как вырваться из объятий Природы? Сначала это происходит через Искусство. Здесь Природа воспринимается уже не просто как «Данность», но как Материал, а Человек выступает уже не просто как Человек, но как Художник.

13. Благодаря усилиям Художника, Природа обретает человеческий облик. Но не сразу Человек проявляется в Ней. Сначала Природа улучшается до «Космоса». И в Нём уже легче различить Человека. 

14. Художники-романтики предельно приблизили Человека, скрывающегося в Природе. Более того, они обнаружили, что этот Человек – Друг

15. Можно сказать, что искусство «необязательно». Но столь же неодолимо желание помочь Человеку, скрытому в Природе, проявиться.

16. Конечно же, люди не равны. Даже будучи в человеческом обличье, Истинно Сущее находится на разных ступенях Своего развития. Но исторически сложившиеся формы общественного неравенства далеко не всегда соответствуют действительному неравенству. В этом смысле, нет разницы между «благородным» и «простолюдином».

В этом, в частности, состоит ошибка («историческая ограниченность») философского идеализма, который полагал всех людей равными и предлагал всем лишь осознать этот «факт». Философский материализм также выступал за равенство людей, но при условии, что все они «пролетарии». Против таких ущербных моделей равенства восстал Ницше. Оставаясь верным своей мифологической установке и нимало не заботясь об осуществимости своих притязаний, он ратовал за восстановление рабовладельческого общественного строя, но с тем условием, что власть будет принадлежать не случайным, а только достойным и «продвинутым» людям, клану равных, клану друзей. 

17. К вопросу о бессмертии:

• Такая ли уж это разница большая,
• В каком обличье развиваться?

18. Для обсуждения философских вопросов необходимо подняться на философский уровень рассмотрения вещей. Почему-то сплошь и рядом эти вопросы обсуждаются «снизу», с позиций обыденного сознания (т. н. «наивного реализма»). В лучшем случае, философию загоняют в рамки привычной марксистской парадигмы и считают «формой общественного сознания» и как «науку о наиболее общих законах развития Природы, Общества и (человеческого) Мышления».

19. Будучи отображением Человека и будучи Человеком по сути, Природа представляет собой неразрывное единство Тела, Души и Разума. Философский идеализм, материализм, и философия жизни суть попытки (в конечном счёте, неудачные) свести Её в какому-то одному Началу.

20. Разум не мог бы возникнуть, если бы Его не было в Начале. Жизнь не могла бы возникнуть, если бы Её не было в Начале. Тело не могло бы возникнуть, если бы Его не было в Начале.

21.Как только открывается Природа (как только появляется Человек), т. е. как только Бог оказывается (осознаёт Себя) Человеком, сразу же начинаются Его догадки относительно того, Кто «Он» есть по сути, исходя из Природы: Разум, Тело, или Душа?

22. И всё же Человек знает Бога, прежде всего, как Себя, а не как «Природу».

23. Довод в пользу первичности сознания: ведь сначала возникла идеалистическая логика Гегеля, и лишь затем – её материалистическая интерпретация Марксом. Так и в обыденной жизни: прежде ем что-либо сделать, человек, как правило, «проигрывает» предстоящее действие в уме.

24. Как можно жить, не зная как?

25. Главное в человеке – это не только его способность действовать, но и, не в меньшей мере, его способность страдать.

26. Прерывность бытия не умаляет его бесконечности. Напротив, именно эта прерывность делает бесконечность бытия истинной. 

27. И Художник, и Друг, и Страдалец с надеждой включаются в очередную попытку вочеловечения. Но каково же бывает их разочарование, когда вместо «лучшего мира» они получают разнузданный языческий культ!

28. Жизнь дана не для удовольствия, а для развития. И ты никогда не будешь по-настоящему счастлив, пока не познаешь радость труда и сладость пустыни.

29. «Истина непознаваема». Но откуда ты это знаешь?

30. Смерть поистине есть лишь «смена тела», которая происходит, когда дальнейшее развитие в рамках нынешнего тела становится невозможным, когда оно становится препятствием для дальнейшего развития.

31. Для Художника, тем более для Экзистента, «Природы» не существует. «Творение» и «существование» суть прерогативы Субъекта, поэтому некорректно приписывать таковые Природе. Последняя «исчезает» в силу развития именно Субъекта. И упорствование в Ней со стороны Творца или Экзистента означает возврат на точку зрения Человека или Первобытного Человека. Вот почему замыслы Скрябина или Хайдеггера оказались наименее жизнеспособными – они были обречены на неудачу с самого начала.

32. В конечном счёте, жизнь — это написание философской системы.

33. «Человеческое общество» – это во многом столь же искусственное и условное Образование, как и «Природа», высшим проявлением Коей Оно считается. Развивающийся Бог здесь представлен в виде Множества Людей, Которые поистине между собой никак не сообщаются, ибо Каждый из Них представляет собой свою, неповторимую ступень в развитии Божества. Воедино Они собираются лишь в натурфилософии, со всеми её разновидностями: при обожествлении Природы как Целого это «подданные», в (объективным) идеализме это «граждане», в материализме – «пролетарии» (неимущие труженики), а в философии жизни – «стадо».

34. Каждый на своём месте, становясь чуть-чуть лучше, вносит свой посильный вклад в Божественное Развитие.

35. Всякий промежуточный религиозный культ сопряжён с жертвоприношениями. Лишь истинный Бог хочет «не жертвы, но милости».

36. После чреды попыток обожествления Природы, а также основных Её Частей, создаются предпосылки для проявления окончательного Образа Божия, полностью созвучного Своему Прообразу. Все эти попытки не прошли впустую: они дают нам некоторое представление о свойствах, которыми Он должен обладать. Он должен быть благородного происхождения и европеоид. Он также должен быть образован, небогат, и, кончено же, это должна быть творческая личность.

37. Основной вопрос в том, признаёшь ли ты продолжение жизни через смерть.

38. Шеллинг попытался объединить Объект и Субъект. Вместо этого он сбился на иррационализм и «объединил» Тело и Разум Природы. В результате вновь открылась бездна Мировой Души: Воля, творящая Природу. Осознав, что у него получилось «не совсем то», Шеллинг впал в скептицизм и вернулся в лоно традиционной религиозной веры.

39. Сначала натурфилософия «отчуждает» от Человека Всего Человека (в виде Природы); вернее, она лишь удостоверяет это уже свершившееся отчуждение, уже образовавшееся отображение Человека (в виде Природы). Затем происходит отчуждение Человека «по частям»; вернее, различение в этом уже отчуждённом Человеке (в этом Его отображении) Разума, Тела и Души.

40. Даже будучи Человеком, т. е. находясь в узких рамках Человеко-Природы, Бог должен как-то определиться: Он всё равно должен найти Себя, Он должен угадать Истинно Сущее. Это объясняет особенность (историческую ограниченность) образов Божиих, выдвигаемых в этот промежуток.

41. «Основной вопрос философии» – это вопрос об Истинно Сущем. Поэтому любое философское учение следует оценивать, прежде всего, по тому, Что в нём полагается как Таковое.

42. Поистине Бог – это Субъект. Отождествляет же Он Себя с Природой. Отсюда неизбежность вочеловечения Того, с Чем Он Себя отождествляет.

43. Сначала Бог представляет Природу просто как «Причину Самой Себя», пребывающую в единстве Её составных Частей – Разума, Души, и Тела. Но единство это неспокойное: каждая из этих Частей притязает на «первичность» и не успокоится, пока не добьётся признания Себя в качестве «Причины» Природы.

44. Бессмертие, или божество проявляется и в том, что каждый обнаруживает себя на определённой ступени развития, а также в том, что он побуждается к дальнейшему развитию: Progredi divinum est!

45. Жизнь – это лишь продолжение Небытия. Это насыщенное Ничто. Но в этом случае, Небытие (или Ничто) выступает как «изначальный Отец».

46. Развивающийся да не умрёт.

47. Мистика философского материализма состоит в том, что он берёт за основу абстракцию – «чистую телесность» и затем, ничтоже сумняшеся, выводит из Неё «жизнь» и «разум».

48. «Чтό первично?» – так формулируется «основной вопрос философии». При этом предполагается, что Природа – это нечто само собой разумеющееся, и остаётся лишь выяснить, что в Ней первично. Между тем, Человек по невинности Своей, как правило, и не подозревает, что «Природа» – вовсе не такая уж очевидность. Поэтому лишь самые смелые философы высказывали догадку о первичности Субъекта. Однако догадка эта либо сводилась к констатации ограниченности Человека, либо вырождалась в признание Субъектом Природы.

49. Идея Развивающегося Бога. Вовне, в Природе, она представлена как «эволюция». Субъективно же, в Себе, это означает бессмертие (само-) совершенствования. Отсюда и смысл человеческой жизни – становиться умнее, сильнее, добрее, чище.

50. Не всегда для Субъекта «бытие-к-смерти» значимо, но лишь для зрелого Субъекта. Ещё менее это значимо «до науки», т. е. для первобытного Человека.

51. Хайдеггер нащупывает, а затем подменяет истинного Субъекта. Уже который раз мыслители и философы пытаются обожествить «наличного» Субъекта, но каждый раз, положа руку на сердце, Таковой не дотягивает до (истинного) Бога.

52. Бог есть То (Тот), Что (Кто) существует с необходимостью (поистине). Поэтому всякое отрицание (существования) Его фактически означает обожествление чего-то (кого-то) иного (чаще всего, Природы и/или Её Составляющих). Скептицизм (или агностицизм) при этом не может считаться удовлетворительным, ибо вопрос о Боге каждый раз требует незамедлительного и однозначного ответа. Так что, в конечном счёте, приходится обожествить нечто воображаемое, сверхчувственное или умозрительное.

53. Фейербах был прав: единственным «Предметом», достойным обожествления (в отсутствие вочеловеченного Бога) является именно Субъект, в то время как единственным реальным Субъектом является Человек.

54. Фейербах соскользнул на Человеческое Общество, и, в конечном счёте, на Материю, а Хайдеггер – на «Бытие».

55. Шеллинг, Толстой и Хайдеггер пошли на попятную. Шеллинг вернулся к христианству. Толстой и Хайдеггер – к «язычеству», точнее, к крестьянскому материализму.

56. Субъект – вот изначальная данность, вот что «первично».

57. Человек над животными, Бог над людьми.

58. По своему метафизическому положению, Человеке есть Тот, Кто «на пути».

59. Истина существует. И Она не может не проявиться.

60. Нет Бога без вочеловечения.

61. (Ничего, кроме) Бога нет.

62. Самый большой грех – это не угодить Богу. В широком смысле, грехом является всякое противодействие развитию.

63. В «сухом остатке»: одинокий, страдающий Бог, затерянный среди Своего Собственного разнообразия.

64. Неизбежно лишь развитие.

65. Моё дело «маленькое» – развиваться самому, и ненавязчиво помогать развиваться другим.

66. Конечно, надо помогать развиваться другим. Однако при этом необходимо помнить, что развитие – это, прежде всего, само-развитие.

67. Развитие должно быть всесторонним и гармоничным. Поэтому надо развивать то, что неразвито или недоразвито.

68. Конечно, надо развиваться. Но нельзя опередить своё время.

69. Не старайся подружиться со всеми, но попробуй отыскать в каждом хорошее.

70. Когда ни в чём нет благодати – это тоже благодать.

71. Культура – первичное обиталище Божие. Всплеск античной культуры, равно как и всплеск культуры в Новое время есть не что иное, как подготовка Богоявления. После Такового культура иссякает, и человечество вновь низвергается во тьму варварства.

72. Путь к Богу лежит через культуру, а не через отказ от нея. Перефразируя известное изречение В.И. Ленина, можно сказать, что истинным верующим можно стать только тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество.

73. Жизнь человеческая – это всегда трагедия, поскольку она кончается смертью. И всё же это не безусловная трагедия, поскольку существует бессмертный Бог. 

74. То, что для атеиста Ничто, и есть Бог. Да, Он есть То, чего «нет». Но это такое Ничто, из Которого происходит Нечто.

75. Атеизм – высшее, доходящее до самоотрицания, проявление скромности Божией. 

76. Поистине существует лишь Богочеловек. Остальное – «не считается».

77. Философия есть наука об Истинно Сущем, и она есть свидетельство божественного самопознания.

78. Приходит время, когда Бого-Человек погружается в забытье промежуточных жизней, чтобы когда-нибудь вновь возродиться во всей Своей полноте.

79. «Искусственность Искусства». И всё-таки, чтобы поверить в истинность искусства, надо быть немного «не в себе».

80. Искусство – это побочный продукт творения. Оно светит отражённым светом. Главный продукт творения – Человек.

81. Искусство есть не что иное, как проявление Творческого Начала, лежащего в основе возникновения Человека. В своём истинном виде это Начало проявляется в Дружбе, где Оно уравновешивается Пониманием (что в искусстве соответствует беспокойному единству Артиста и Публики).

82. Древние греки интуитивно поняли, что лучше Человека ничего создать невозможно. Поэтому они ограничивались ваянием статуй.

83. Каждый любит по-своему. И не надо никому навязывать своих представлений об «идеальной любви».

84. Познавать можно только Самого Себя. Природа (Вселенная) – Тот же Человек, но как Предмет Познания.

85. Человек зашорен. Он ничего не видит, кроме Природы. Он даже Себя «выводит» из Природы.

86. Человек носится с Природой, как дурак с писаной торбой.

87. «Тезисы о Фейребахе» К. Маркса. Верно, что Природа должна браться субъективно. Но не как «чувственная деятельность», а, прежде всего, как (личное) бытие.

88. Через философию Ницше человечество «отвело Душу». 

89. «Фашизм» относится к «нацизму» примерно как «социализм» к «коммунизму».

90. Поистине Муж невидим глазу (видим лишь «физиологический механизм»). Недаром говорят, что браки заключаются на небесах.

91. Отрок испускает семя, что указывает на Его происхождение от Мужа. Бого-Отрок испускает душу, что указывает на Его происхождение от Бого-Мужа. На этой основе возникают соответственно Юноша и Бого-Юноша. 

92. В Боге всякое зачатие непорочно, и всякая смерть венчается воскресением.

93. То, что Человек ищет в Космосе, есть на Земле. Более того, то, что есть на Земле, есть в Самом Человеке. 

94. Об Отце (Царствии) Небесном. Природа (Вселенная) есть физическое, «объектное» выражение Бога (Отца), который поистине есть Субъект.

95. Отец Небесный проникает всю Вселенную. Он есть та же Вселенная, но как Субъект. Он есть Основа и Начало Всего. Всякое сущее пребывает в Нём до рождения и после смерти. Но, даже отделяясь от Него, т.е. после рождения и до смерти, оно не покидает Его, но пребывает в Нём.

96. Гений «не дотягивает» до Богочеловека. Только жизнь Богочеловека всеобъемлюща, ибо только в Нём происходит «преодоление смерти».

97. В этой бесконечной вселенной всегда где-то есть вочеловеченный Бог, Который и составляет её средоточие.

98. Конечно, Россия – часть Европы, и надо бы открыто провозгласить приверженность её «европейским ценностям». Но здесь следует проявить разборчивость и различать «верность принципам» и «верность принципов». Ведь всякий, даже самый «благой» принцип, можно довести до абсурда. Равноправие мужчин и женщин не исключает различий между полами. Родители – это всё-таки папа и мама. Гостеприимство в отношении приезжих не должно превращаться в капитуляцию перед ними. Не следует также преступать против естественного стыда – «юношеского» начала в человеке. Половая свобода не должна переходить в половую распущенность, и половое просвещение не должно переходить в разврат. «Милость к падшим» не должна распространяться на серийных убийц. А свобода слова не должна переходить в богохульство: je ne suis pas Charlie.

99. В конечном счёте, Коммунизм и Нацизм можно рассматривать как Крайности единой Буржуазно-Демократической Модели. В центре Её правит Закон, слева Пролетариат, а справа – Народ.  

100. Как поступать в отношении других? Соответственно. И с некоторым «авансом», т.е. всегда давая шанс.

101. Взаимопонимание может возникнуть при общении со многими людьми. Так проявляется Друг.

102. Страдание может возникнуть по любому поводу. Так проявляется Мир.

103. «Болезнь» – такое же естественное состояние организма, как и «здоровье».

104. Монахи не производят потомства. Они хранят целостность мира.

105. «Природа» – такой Действительность открывается Богу, когда Он достигает «человеческой» ступени Своего развития.

106. Природа есть Отображение Человека, Предмет Его деятельного познания. Сам же Человек – плод творения. И это не может не проявиться. В самом деле, у Человека обнаруживается способность к дружбе, т.е. к «творению» и «пониманию».

107. С точки зрения философии, Бог – это «экзистирующий» Субъект, Который Своё высшее выражение находит в Богочеловеке.

108. У обычных сущих за исходом души следует разрушение тела, У Богочеловека же тело сохраняется.

109. В конечном счёте, Богочеловек умирает, «как все», что обусловливает Его второе, третье и n-е пришествие.

110. Вся эта «круговерть» продолжается до тех пор, пока ты вновь не осознаешь своё Бого-Сыновство.

111. Богочеловек не сваливается как снег на голову: Богоявлению предшествует весьма длительная подготовка. Ему предшествуют возникновение культуры, философии, а также обожествление светского правителя. 

112. Поистине существует лишь Бог. Он во всём, и всё в Нём. Но Он существует и Сам по Себе: в Нём есть стремление вочеловечиться, т. е. выделиться из всего. Он всегда уже наличествует в каком-нибудь уголке Вселенной. В других же местах создаются условия для Его Явления: возникают звёзды и планеты, а затем происходит «эволюция».

113. Бог заповедал нам развиваться, ибо Он Сам есть Развивающийся.

114. Он есть Развивающийся. И каждое отдельное существо причастно Ему, поскольку оно развивается. Развитие – главный признак такой причастности. Истинное в Человеке (равно как и в любом другом сущем) – это способность Его к развитию. 

115. У жизни есть смысл. И смысл этот есть существование Бога.

Quid est Veritas? (the way it was in Antiquity)

The history of philosophy, in its substance, deals not with the past, but with what is eternal and fully determinate; in its result, it should be compared not to a gallery of human delusions, but rather to a pantheon of divine images.

                                                     Hegel

The question of Truth is not just the question of knowledge. As the matter of fact, it is a question of the knowledge of a certain Reality. More accurately, it is the question of What Truly Exists. That Which Truly Exists, the Reality Proper, the Reality Itself, may be preliminarily designated as a self-sufficient Being which, in a way, embodies all the rest of beings. The latter, taken independently, appear as just beings, or conditional beings which have true existence not in themselves, but in What Truly Exists. So, What Truly Exists is That Which the rest of beings depend upon, That Which affords the basis for all things in existence.

The True Reality is not readily manifest. Most of the time it remains hidden, dissolved, as it were, in all existing things, and, in this sense, there is nothing on earth or in heavens but This. And the problem is and has always been how to discern True Being among all the variety of beings, to distinguish It from what “just exists” or “conditionally exists”.

And yet, the time comes when True Being gets concentrated in One Particular Being and separates from other beings. Then True Being becomes fully available. But before this happens, man develops an anticipating image of True Being, which more or less correctly reflects some essential properties of the Latter. Even when hidden and dispersed throughout all beings, the True One somehow lets people know of Itself, makes Itself felt. It stirs human imagination, worries human minds, making up the source of religious beliefs and philosophical teachings. Anyway, man has always had some idea of What Truly Exists.

1. Primitive religion: True Being is anthropomorphous, immortal, and redoubtable

From the very outset, primitive people tried to single out something in their surroundings which was preferred to other things. This could be any inanimate object (fetish), an animal, a plant or an insect (totem) or even human genitals (phallicism) which man considered himself to vitally depend upon and which was revered.

As time went by, man was getting more and more prominent among the rest of beings. Eventually, he excelled the latter in beauty, power, and other properties. The time came when man found himself the most perfect of the beings in sight. So, the question could well have arisen: is it not man himself that truly exists?

But as soon as the above question might have been raised, man displayed an unfortunate drawback which prevented him from recognizing himself unreservedly as True Being. It was his mortality. In other respects, this drawback might have seemed of not so big importance; but when it comes to testing the truth of one’s being, this proves crucial. The point is that this drawback virtually nullified all man’s advantages and equated him to the most inferior of living things. Surely, what is mortal cannot be true.

On the other hand, man apparently remained the most perfect of living things, and mortality seemed to be the only obstacle barring him from being considered true. Therefore, rejecting himself as unfit for being unconditionally true, man, however, was firmly convinced that True Being must resemble a human, must be anthropomorphous.

Hence, True Being was assumed as a Being Which would have a human appearance and, at the same time, be immortal. Such beings were hardly to be encountered around. Still, ancient man was not that hopeless empiricist and was quick enough to make use of his imagination where it was needed. In other words, the problem was to imaginarily complete man to True Being. And that was done. There emerged imaginary anthropomorphic, immortal beings. They were Gods.

Recognition by man of his merits and, at the same time, refusing himself in being unconditionally true was laid in the foundation of figuring True Being in the person of Gods. The ambivalent position of man was reflected here: his superiority over the rest of beings and his inferiority towards the True One. Gods came as the first full-blooded image in which True Being heralded of Itself. And this image was bound to appear, anticipating the appearance of the Prototype Which was still to come.

Since those primary Gods were imaginary, not real, beings, they were necessarily burdened with purely human preconceptions and prejudices. Gods were often referred to as just immortal humans and were ascribed many purely human aspirations and passions, whereas real True Being might as well be much more modest and reserved.

As the time was passing by, the life of Gods was being supplemented with more fresh details. A hierarchy of Gods was formed with a supreme One being singled out, whom all the rest of Gods were subordinate to. In other versions, a single God emerged, with other Gods being relegated to just “heavenly beings”. Here, much depended on the people’s temperament, their historical background and natural surroundings. Anyway, this early image of True Being was just prospective and not yet corroborated by Its manifestation. Therefore, it is not without reason that those primitive religious ideas are most commonly referred to as rather mythology than religion proper.

The advent of pagan Gods signified the first, religious, or, to be more precise, religious-and-mythological, stage in the development of the ideas of True Being. At this stage, It was imagined in the form of anthopomorphous, immortals Persons. Man, however, being godlike and mortal at the same time, could not enjoy true existence in full. Nevertheless, he could somehow bring himself closer to and become familiar with true life, pleasing Gods, affecting Them with sacrifice and prayer.

A certain relationship was being established between the conditionally existing man and True Being, that is, Immortal Gods, and this relationship came to be known as “religion”. Thanks to this relationship, man did not retreat into himself and was not confined altogether within his finite world, but always had a way out to True Being, although peculiarly imagined. He could communicate with It somehow. Given this opportunity, Man’s life, while remaining mortal, was acquiring a certain fullness and even becoming “true” in a way, if one can say so.

Gods were believed to abide somewhere in a high place inaccessible to man or, according to later ideas, in an extramundane space. Yet, it would not be quite correct to believe that they only existed by themselves, having nothing to do with the world and just enjoyed true life. Since Gods represented the Truth, the Quintessence, of the world, Their life could not but acquire significance for the latter, and They were meant to manifest Themselves in the world now and then.

From it, another important property of True Being springs. No matter how It might be portrayed, It is not so innocuous or just “theoretical”, as It might seem, but fraught with tangible consequences for the rest of beings. It is not without reason that, according to ancient notions, the slightest movement or even slightest thought in someone of Gods could set in motion a whole array of world events. Ultimately, all that occurred on earth was proving just a visible manifestation of the life of Gods.

Actually incarnated or just imagined, True Being still permeates the whole world, influencing and governing the course of worldly events. Therefore, one should be careful towards It or even towards what is just assumed to be Such. Anyway, It is not something to be trifled with. As our poet Mikhail Lermontov put it:

• The abandoned temple is still a temple, • The fallen idol is still God.

Three major conclusions can be drawn from the above. True Being must be anthropomorphic, It must be immortal, and, being intrinsically connected with the rest of beings, It affects the latter.

2. The “philosophy of Nature”: True Being is not outwardly anthropomorphous

The time was going by. Man kept on exploring and cultivating his surroundings. The development of navigation helped open up and bring closer new lands. Curious new plants and animals were encountered by man, new tribes and races met each other. Many heroes and bright personalities turn up around, and some of them were even recognized as “God-like”. But Gods proper never were found anywhere. Their whereabouts were being moved farther and farther, and Their very existence was being called into question.

The enthusiasm for Gods was fading. Now They appeared rather as personifications of natural phenomena and various aspects of human life, or even human character, but Their position as Truly Existing Beings was getting more and more vulnerable. The point is that, despite all Their glamour, Gods suffered from the very start from an essential defect: They represented an imaginary, not real, True Being. This defect was firstly being left “unnoticed”, but gradually it undermined Gods’ might, giving rise to fresh doubts as to Their existence. This defect was more and more difficult to hide. True Being earnestly demanded a basically different approach to Itself.

Worshipping Gods was becoming more and more just honouring the tradition. Few people were convinced in the real existence of Gods, although as few dared to raise this question in public. Of course, theomachists had always been around, but no one could suggest something more convincing instead of Gods, something that would match a hugely increased volume of human knowledge.

Ordinary people could hardly recover from the avalanche of impressions that rushed into them. In the meantime, sages were already bored by this obtrusive variety, in which they discovered nothing new, but just the repetition of the same. And this made their yearning for True Being more acute. Attempts became more frequent to find It among things available in the vicinity, among so called “natural elements”, which entailed a denial of the anthropomorphism of True Being. Anyway, the time of Gods had passed. Philosophy was taking over.

Philosophers were the first to proclaim outright that Gods, as human-like Entities, were non-existent. They asserted that it would be naive to imagine True Being in the form of Gods. Instead, they proposed a more “realistic” approach by discerning True Being in Nature Itself without turning to Gods. So, first philosophers started to directly explore Nature trying to find the Primary Substance which everything had come from. At the same time, this Substance had to be intelligent enough, because It was not only supposed to be just a substance which everything consisted of, but also an entity capable of somehow governing whatever happened in the world.

European philosophy is known to have originated in Ancient Greece, approximately, in the 6th century B.C. Early philosophers tried to single out what was true in their surroundings, what was staying the same, despite whatever visible changes. In doing so, they first of all fixed their eyes on powerful and pervasive natural elements that raged or rested quietly around. Here is a brief review of the evolution of the antique philosophical notions of True Being.

Xenophanes “bridged” primary religious beliefs and philosophical ideas proper. He still called True Being a “God”. At the same time, he distinctly opposed likening It to Man. “Ethiopians claim that Gods are snub-nosed and swarthy, – wrote Xenophanes, – Thrakians insist that Gods are blue-eyed and red-haired. If bulls, horses, and lions had hands and could draw, – argued Xenophanes, – horses would picture their Gods horse-like, bulls, bull-like…”, etc.

Xenophanes defines True Being as a single “God” Who “does not resemble mortals neither in appearance or thought”. Xenophanes’ God is a stranger to bustling, He is absolutely immovable. In all His entirety, He sees, hears, and thinks, and is capable of shaking the whole world with the slightest flash of His thought. In the final analysis, however, Xenophanes’s “God” is proving to be nothing but Earth “Which everything comes from and returns to”. Of course, He is not just Earth. The Latter only makes up God’s body. Rather, He is a “thinking Earth”. He still resembles Man, although not in appearance, but in essence.

Thales made a point of the fact that all land and all therein was surrounded by water, contained water and, apparently, had originated from water. Hence Thales inferred that it was Water that was that very primordial element that existed in truth. According to him, everything comes from water and returns to It.

Anaximenes assumed Air as the truly existing substance. All comes from Air through cooling (condensing) and converts back to It in due time.

Heraclitus seems to have been the most paradoxical of ancient thinkers. Of all elements he picked the most detrimental, Fire. Nevertheless, he tended to treat Fire as identical with Reason or Logos, that is, the guarantor of the world order. Fire was considered by him the equivalent which everything was exchanged for. All that exists is born and perishes in a world fire. Heraclitus extolled war and struggle. Still, it was a “concealed harmony” that he valued most.

Empedocles in a conciliatory manner assumed all the Four Elements, that is, Earth, Water, Air, and Fire, to be truly existing. In so doing, however, he got Love and Strife involved to put the Four in order, which, in his view should make the resultant Entity complete. Thus, Empedocles moves away from the purely “elemental” interpretation of True Being and again hints, although remotely, at the anthropomorphism of the Latter. Empedocles’ True Being comes out as a Super Entity, the body of Which consists of the above four elements, while Love and Strife make up Its spiritual faculty.

It should be noted that neither Thales’ Water, nor Anaximenes’ Air, or Heraclitus’ Fire were just elements the way they could be found in nature. Rather, They were living and thinking Super-Entities. In particular, Heraclitus identified his Fire as Logos, i. e. Law, or Reason, Which people become imparted to by inhaling It. The signs are that philosophers effectively conceive of True Being as the same single God, but devoid of the human appearance. This is exactly what mysticism of any philosophy consists in that it tries to breathe life into evidently nonviable, artificial formations.

Anaximander tried to put an end to the “elemental” interpretations of True Being and proclaimed the “Unlimited” to be Such. In Anaximander’s view, the whole world, including all the elements, comes from the Unlimited and disappears into It in due time. The Unlimited is quality free or, better to say, of infinite quality, any. It is not Water, not Air, not Earth, and not Fire. At the same time, It contains all these in Itself.

Anaximander’s teaching, as it seems, should have reconciled all the philosophers’ views. In reality, though, it was only the beginning of philosophy. The point was that True Being’s qualitative interpretations were largely exhausted.

If the quality of True Being can be any, it might as well be discarded. Here, quantitative regularities come forward. This was positively expressed by Pythagoras. According to him, what is true in all existing things is Number. The Latter appears here as cleared from material sediments and serves not only as a means of settlement between merchants, but gains, so to speak, Its own footing. All the variety of things turns out capable of being brought to mathematical ratios, or the “harmonies”. In Pythagoras’ view, with those harmonies, or “ties”, the entire world is fastened together.

So, the essence of the world revealed Itself to Pythagoras as Number. That was a real apotheosis of mathematics. Pythagoras’ teaching spurred immensely the development of science. Now, to get at the roots of things one only needed to expose mathematical ratios underlying them. Such an approach proved very fruitful and helped make many scientific discoveries. Operations with things could well be replaced by operations with numbers. And that came in handy.

Parmenides took up the line of the quantitative interpretation of True Being. He, however, stipulated that True Being was not just Number, it was the “One“. Parmenides did not allow for motion or multiplicity in True Being and considered It immovable and even finite. For visualization, he admitted perceiving of it as a sphere. And that was not only a metaphor. For all that, Number could not be long kept in Its fragile purity and little by little was starting to put up flesh again.

Parmenides’ follower Zenon the Elean pressed ahead with the idea of the “One”, showing what absurdities came about if one ascribed True Being motion, divisibility, or plurality. Motion was shown to be contradictory, because it would assume being present in two different places simultaneously. And that was considered unthinkable. For example, the assumption of infinite spatial divisibility resulted in the impossibility for a long-legged Achilles to catch up with a tardy tortoise, because he had to cover an infinite number of spatial stretches to do that. Therefore, True Being, again, should be “one and motionless”.

And yet, there was a different view allowing for both plurality and motion in True Being. Anaxagoras, for example, conceived of the Latter as representing the Infinite Number of infinitesimal particles which gave rise to all things in existence. According to Anaxagoras, those “Seeds of Things” are penetrating everywhere, so that in each particular thing there is a certain amount of all other things to be found. Still, those particles could not constitute by themselves a well-proportioned unity of the Cosmos. So, Anaxagoras introduces one more principle, Mind, as a harmonizing factor. Here again, as the case with Empedocles is, True Being come out in the form of a remotely anthropomorphic Entity, the body of Which represent the “seeds of things”, while Mind is drawn in as a spiritual faculty.

Democritus was also an adherent of True Being’s plurality and taught that in reality there only existed “Atoms”, or tiny, further indivisible, material particles of various shape. In his view, they fly in the void with great speed, come to grips and get coupled with each other, thereby forming all the variety of things. Democritus, however, introduces no regulating factor in this unchecked flux of atoms. For all that, he denied accident, and all that happened he accounted for by “Necessity”.

At that point, philosophy found itself running into a dead-end of sorts. Qualitative as well as quantitative interpretations of True Being proved exhausted. It turned out to be “anything you like”. So, a way was given to Its arbitrary interpretations, or even to an outright negation of Such. If True Being can be whatever you like, then why should It exist at all?

Then, there emerged fellows calling themselves not “philosophers”, but “sophists”. They argued that it was up to everyone to decide on what truly existed and what not. Whatever way a thing appeared to one, this is exactly the way it really is, sophists would reiterate. Man was proclaimed the “measure of all things”.

Especially, sophists succeeded in the art of controversy. To attain the needed end, they could invent most unlikely arguments which, however, might seem to be formally correct. They were often hired to help win a court suit. There is an anecdote about a sophist who once saw his neighbour battering his dog. “What are you doing, – cried the sophist, – don’t you know that this dog’s got puppies”. “Well, what of that?,” – replied the neighbour. “How what, – went on the sophist, – it means that this dog is a father”. “This doesn’t make any difference for me, either,” – answered the neighbour”. “Poor man, the dog you are beating is your dog, so it means that your are beating your own father”, – didactically concluded the sophist.

In the above case a sophism was used for a noble purpose, to stop the neighbour from beating the poor animal. For all that, nothing will prevent one from putting this confusion of ideas for evil ends, to justify murder, theft, lies, and many other such things. Then man can easily fall prey to cunning and unprincipled politicos, or demagogues, or, what even worse, to forget how to tell the truth to yourself.

Despite the apparent lack of principle, sophistic philosophy came as a natural and rightful enough, humanistic reaction to somewhat whimsical constructions by older philosophers. Despite all his weak points, man still remained the most prominent and tangible figure in sight, and, his likes and dislikes could not be completely ignored. Anyhow, this confusion was indicative of a new approach being needed to reinstate True Being.

It was exactly at the time of this philosophical mess that Socrates started his talks. Unlike sophists, he was convinced of the possibility of reaching true knowledge. In doing so, he would pretend to be a simpleton, asking naive, “innocent” questions. Step by step, gently, but stubbornly he would lead his interlocutor to admit the existence of eternal and universal values. Thus, the way was being cleared for reinstating True Being on a new basis.

For example, the question is discussed of what can be regarded as beautiful, or what makes a beautiful person or a beautiful thing beautiful. Because you know, one can decorate a person or a thing with jewellery, to heap one with gold, add other adornments, but all this will not necessarily make the object under discussion beautiful. The object in question may still be lacking something that Socrates designates as “Beauty Itself”.

Socrates arrived at the conclusion that there must exist the “idea” of Beauty, which, being impressed itself on an object, makes it beautiful. That is, there must exist Beauty Itself in contrast to a beautiful jug, a beautiful horse, or a beautiful youth. It is also the case with any other things or properties. They only become such, when they become to correspond to their “ideas”. So, the path of Socrates was that of ascending from individual beautiful things to Beauty Itself, from looking at individual things to Thing Itself, or its “idea”.

Socrates was a crucial figure in the development of antique culture, philosophy, and religion. A humanlike What Truly Exists, represented by pagan Gods, was being replaced by a shapeless and faceless Nature, an assemblage of ideas and things, fastened together by the cosmic Soul. Socrates paid with his life for this “blasphemy”. But that was an imperative of those times: replacing Human the Primitive, Human the Cognizing was being born, in the throes, for Whom nothing existed, except Nature being cognized by Him.

In his views of Nature, Socrates preferred Ideas, not Things. Thus, the teaching of “ideas” emerged. It was further developed by Socrates’ disciple and friend Plato. He taught that, in truth, there only existed eternal and invariable Ideas, or the Ideal Prototypes of things, whereas worldly things were just reflections of their divine prototypes. Unlike worldly things which are always becoming and never are, ideas always are, and never becoming. It is exactly those ideas that come out as the source of true knowledge, which, as a matter of fact, is not just the knowledge of things but, ultimately, the knowledge of ideas.

In Plato’s teaching, at last, a full-fledged synthesis of qualitative and quantitative interpretations of True Being was reached. Here, the Pythagorean Number was filled with a content and became flesh, as it were, although remaining pure. At the same time, the discovery of the realm of “ideas” gave a fresh impetus to the development of scientific knowledge, since the latter immediately operates not with things themselves, but rather with their ideas.

Human soul can directly contemplate “ideas” only when it is free from its bodily capsule, that is, before birth or after death (that is, the death of the body). When in the world, however, the soul recollects and recognizes in things and persons around the gleams of what it has seen earlier. Hence, true cognition in Plato’s teaching is proving to be rather re-cognition, or recollection.

In Plato’s teaching, True Being was reinstated, this time in the form of eternal “ideas”. But it was not the end of the story with Plato. Further elaboration of his teaching, leads Plato to admit the existence of the Cosmic Mind in Which those ideas are contained. Hence, the cosmic process is taking the following shape. Mind the Father irradiates His ideas onto Cosmic Receptacle, Wetnurse the Mother, the recipient of ideas. As a result, World the Son is being born. So, True Being takes on the shape of World Mind overwhelmed with Ideas and fertilizing with them the Cosmic Receptacle. Eventually, Plato was inclined to a “chaster” interpretation of What Truly Exists, that is, as the Demiurge, or God the Creator, Who creates the Cosmos, or the “Minor God”, with regard to His ideas.

After Plato, there was his disciple Aristotle. He scrupulously decomposed and classified his teacher’s doctrine, developed basic tenets of logic, but failed to bring anything principally new into the interpretation of True Being. In the foundation of all that exists Aristotle lays the immovable God the Mind Who sets everything in motion while remaining in self-contemplating bliss.

With Plato and Aristotle, the ancient European philosophy was, in principle, completed. Further developments in the field failed to add anything essentially new to the cognition of True Being. It looked like the Universe was now resting on a reliable foundation, True Being was at last found, and philosophers could have a desirable and well-deserved respite. But, in reality, that was the point where the most tense and crucial stage in the development of philosophy, in the development of ideas of What Truly Exists, began. The fact was that all possible interpretations of It from an outsider’s viewpoint, as Something lying outside Human, had been exhausted. It was needed to take a step forward from knowing What Truly Exists towards being It. This meant that time was approaching for True Being to manifest Itself.

Despite the apparent “free-thinking” associated with the repudiation of pagan Gods, the deification of Nature, accomplished by philosophy, led ultimately to the deification of a secular Ruler. So, in anticipation of the manifestation of True Being in Its final shape, there appeared “earthly Gods”, such as Alexander the Macedonian, Julius Cesar, and Spartacus, as well as the unprecedented exaltation of “ethnic Romans” as compared to the barbarians. Here, finding their embodiment there were not only the deified Nature as a whole, by also philosophical materialism, philosophical idealism, as well as the teaching of Cosmic Soul singly. At the same time, the necessity of a new-type philosophy was dawning, turned towards Subject, and not only towards the “Cognizing One”.

3. The “philosophy of existence”

So, it looked like the philosophy of Nature was completed. But, contrary to expectations, this fact (or, maybe, appearance) failed to bring in a desirable peace and quiet to philosophers. Instead, they found themselves somewhat at a loss. On the one hand, one could contend that True Being had mainly been “cognized”. In general terms, It represents the Demiurge, or God the Creator, kind of Super-Craftsman, or Artist, Who creates Something, or rather Someone, resembling Himself, a certain Formation endowed with body, soul, and mind, that is, the Cosmos, in accordance with the ideas, or design, contained in His mind. It should seem, what else was left to be desired?

On the other hand, a doubt was ripening as to the finality of such an image of True Being. There was a feeling that It represented a Reality of a different nature, or of a higher order, that It did not quite fit into the framework of philosophical knowledge. In other words, It was not going to be complacent about the fate prepared for It by “academic” philosophers. Apparently, there was a special intrinsic logic inherent in It, which philosophers were yet unable to catch. In the meantime, what It was yearning for was not the matter of knowledge, but the matter of being. And this transition from the “subject of knowledge” to the “fact of being” was really painful.

It should be reiterated that the question of Truth is the question of a Reality. So, it cannot be confined to a purely theoretical solution, to cognition alone. A practical solution cannot be avoided here. It means that from a reality to cognize True Being turns into a reality to live through. In other words, True Being was poised to become a real, full-blooded, living and acting individual.

The approaching of True Being caused unprecedented social and emotional disturbances. Incomprehensible panic arose in many. This feeling was really frustrating. It urged people to turn to philosophy in order to find explanation of what it was all about. This suggested a completely new approach, and philosophizing was now becoming a psychotherapy of sorts, aimed not to learn what True Being was like, but, rather, how to live one’s life, keeping spiritual balance.

The source of anxiety aroused by the upcoming True Being remained obscure. It was commonly referred to as the dread of Gods, dread of fate, dread of death, dread of social instability, or even the perplexity caused by the contradictions True Being displayed in cognition. Philosophers used to be the “observers” of True Being, even though partial observers (as “philo-sophia” implies “love” for the subject of the study). They used to take a detached view while describing their Subject. And many thought such an approach would stay on. But now that True Being had drawn nearer, hardly anybody could get the point of it.

Hence, the peculiarity and ambiguity of the philosophy of that period of time. On the one hand, philosophers kept on pursuing a contemplative, detached onlooker’s line towards True Being. Here, philosophy was not noted for its originality and largely represented the repeats and elaborations of earlier doctrines (e. g. Neo-Platonism). On the other hand, philosophizing was urged by a mounting feeling of fear. In this case, people turned to philosophy, hoping to find consolation and get rid of this persisting anxiety. So, the basic question here was not “What is True Being like?”, but rather “How to live?”.

Nevertheless, philosophy remained such, that is, the science of What Truly Exists. Therefore, even if a mention of the Latter could somehow be found in those new-born teachings. Philosophical skepticism represents a good example of that mode of philosophizing. First of all, skeptic philosophers summed up all major philosophical teachings of the past and came out with a whole encyclopaedia of philosophical knowledge. In doing so, they exposed multiple unsolvable contradictions found in True Being. On these grounds, they suggested to abstain from giving any judgments on It. Freed from the necessity to comment on True Being, a philosopher was supposed to gain an unshakable spiritual stability, or “imperturbability”. That was a rather unexpected conclusion. In fact, lurking under “imperturbability” was silent desperation. In any case, philosophical scepticism cleared the way for the emergence and consolidation of new types of thinking.

Cynics were vivid representatives of this new philosophy. They led a simple and unpretentious life, being contented with what was only necessary. They admitted to being “not of this world” and called themselves “friends of Gods”. In their view, man suffers most, because he is a slave of his own passions. They considered it to be their main purpose to release man from this “addiction”. Accordingly, “dispassionateness”, or “apathy”, was their ideal. They condemned indulging in passions, lies and hypocrisy thriving in the world, and they were not afraid to speak it out loud to anybody, regardless of rank. Also, they made life hard for “academic” philosophers”. For example, some people were discussing the question of whether the Cosmos was animate or whether It was spherical. One of the cynics said to them the following. “You still keep on worrying about the Cosmos. Better think about the wicked life you lead”.

Epicurus volunteered to teach people how to get rid of fear and find peace of mind. He believed that Gods were the major source of fear for man, and people were mostly afraid of Gods intervening into their affairs. So, he tried to prove that “in reality” Gods were blissful beings who lived somewhere in the extramundane space, having nothing to do with the world. Therefore, Gods could not pose any threat to man, and man could safely go on with his life without being afraid of whatever supernatural interference. At the same time, Epicurus paid homage to “academic” philosophy, basing his teaching on Democritian atomism.

Crowning this new-type philosophy was stoicism. The stoic philosophers believed that is was death that people feared most. Therefore, much space in their works they devoted to how to get rid of this particular fear. Stoics attempted to base their fearlessness in the face of death on fatalism. In their view, everything in this world is predetermined. Therefore, man’s main purpose should be not to resist one’s fate, but, instead, accept the inevitable with serenity. Well-known is the stoic saying that “fate leads the willing, and drags along the reluctant”. So, the stoic ideal was “imperturbability”. Celebrated representatives of this trend, the citizen Seneca, the slave Epictetus, and the emperor Marcus Aurelius, were convinced that all troubles could be minimized, provided that man lived his life in harmony with nature and acted according to reason.

In the meantime, a different formulation and different solution was being prepared to the above questions. To feel safe and secure in this life, man could not be contented with philosophic explanation alone. What he was actually yearning for was salvation. True Being, on Its part, was seeking to materialize in a more specific form; It was yearning for incarnation.

At this point, one cannot but make a mention of yet another thinker, who may rightfully be called the “philosophical Forerunner” of the upcoming event. It is Philo of Alexandria. He was an ethnic Jew, which was not quite typical of the antique philosophical community, since Jews had largely been famous for their prophets. Still, Philo combined in himself the reasonableness of a philosopher and the insight of a prophet. Moreover, his ethnic background pointed to where actually the Evangel should be expected to come from. Essentially, Philo’s message was that True Being, or God, not only creates the World, or Cosmos, but also gives birth to the Son, or Logos, Who is due to manifest Itself in human form.

4. The manifestation of True Being

Genuine salvation can only be reached on the crest of desperation, at the climax of loss. And when it really occurs, it commonly passes off unnoticed, and many people believe it is not the very thing. For gently and imperceptibly comes True Being into this world.

It happened in the outlying districts of the Roman Empire in the year which turned out to be the reference point of a new era for mankind. A man was born named Jesus Who was destined to live through and personify True Being.

At first sight, He did not differ from other people in any way. This corroborated the ancient conjecture of the anthropomorphism of True Being. But the anthropomorphism of Jesus differed from the fabulous anthropomorphism of ancient religions. Therefore, not everyone could identify Him as the One Who He really was. The then religious people expected to see a tremendous and omnipotent God, Who would appear in all His glory and immediately materialize His will, that is, punish sinners and reward the righteous. Compared to that image, Jesus might have seemed rather humble and even helpless. The majority of philosophers, in the meantime, were preoccupied with contemplating ideal entities or practicing “self-sufficiency”. So, they did not notice that the actual subject of philosophy had become manifest.

He was immortal. But, again, His immortality was not such in the sense of the vicious infinity of earthly existence. He enjoyed the actual immortality and could reach out into the realms where there was no time and where the eternal life reigned. He called It the Kingdom of Heaven. At the same time, His immortality was not just his personal quality or personal achievement that could have been hidden. It could not but entail consequences for the world. Having discovered this faculty in Himself, He was thereby becoming the manifested essence of the world, which, in particular, enabled Him to affect the natural course of events.

The one who has tasted immortality is redoubtable. Jesus could grant absolution, heal those fatally ill, even raise from the dead. But woe was to those hurting Him. The fig-tree that happened to have its fruit missing when He was hungry and thirsty, withered right away through His damnation. The disciple who had betrayed Him hanged himself thereafter. The temple of old faith turned down by Jesus was later demolished. The state that authorized his execution was soon swept off the face of the earth. Therefore, contacting Jesus required discretion, and sometimes it was better to please Him pouring most precious myrrh on His head than to show great zeal in public charity.

In the light of the above, it becomes clear what place philosophy occupies and what purpose it has in terms of the cognition of True Being (as well as in terms of the development of the Latter). Philosophy represents a higher stage of the process, compared to mythology based largely on imagination. Still, the mythical True Being turns out to contain many true features, and, in a sense, It does resemble Zeus. Ancient beliefs proved insightful enough to outline some essential traits of True Being. At the same time, True Being was ascribed many accidental qualities having nothing in common with Its actual distinctive characteristics. This Image needs to be verified. And this is where philosophy picks up the baton.

Philosophy, however, proceeds from what is available for perception, or determinate, and here lies its advantage compared to primitive religions. Eventually, this advantage turns into a drawback, resulting in the justification and perpetuation of what is determinate, to the substitution of True Being by what is available for perception. And yet, the most sensitive philosophical intellects timely feel the approaching of True Being and manage to somehow express this feeling. And now the time comes when True Being manifests Itself in full.

Культура и Революция

(религиозно-философский аспект)

Истинное богатство и здоровье нации проявляется прежде всего в её культурных достижениях и культурных традициях. К сожалению, в настоящее время российская нация не может похвастаться ни тем, ни другим, и мы являемся свидетелями упадка общего культурного уровня в нашей стране. Многие одержимы «рыночной экономикой» или «национальной идеей». Но мало кто озабочен сохранением и преумножением собственно культуры.

Альтернатива культуре – варварство. Варвары всегда ревниво следили за тем, чтобы культура не поднималась слишком высоко и не задерживалась надолго. Под натиском варваров пала античная культура. Теперь под угрозой существование общеевропейской культуры нового времени, неотъемлемой частью которой является русская культура.

Считается, что нашей культуре угрожает исламский экстремизм. Это правда. Но, как говорят в народе, «гром гремит не из тучи, а из навозной кучи». Варварство в самих нас. Оно разъедает нас изнутри. Поэтому наша задача состоит прежде всего в том, чтобы самим не скатиться к варварству и сохранить очаги культуры, которые у нас еще есть.

Всплеск европейской культуры, который начался с эпохи Возрождения, докатился до России к 19-му веку от Р. Х. В России появилась своя классическая музыка, своя классическая литература и прочая собственная классика. На протяжении всего 19-го века русская культура неуклонно двигалась по восходящей. Своего пика она достигла в лице наших величайших гениев, таких как Лев Толстой, Чайковский и др. После этого как бы наметился спад.

Но этот видимый спад касался по преимуществу лишь сферы искусства, где уже редко можно было встретить абсолютных гениев. Хотя, в целом, оно держалось на достаточно высоком уровне и отличалось разнообразием направлений и жанров. В то же время «центр тяжести» культурного развития перемещался в другие сферы человеческой деятельности. Усиливался интерес к философии и религии. Почти всенародными стали духовные искания правды и справедливости. В этом смысле можно даже сказать, что напряженность культурной жизни России возрастала.

К началу 20-го века от Р. Х. культурная жизнь России все более сосредоточивалась вокруг учения германского философа Карла Маркса. Призраки «общественного переустройства» и «освобождения народа» уже давно «бродили по Европе». Мечта о «золотом веке» о «царствии Божием на земле» не давала человечеству покоя. В учении Маркса осуществление указанной мечты обретало «научную основу». Так или иначе, к началу 20-го века Россия оказалась в объятиях марксизма.

Вопрос об «освобождении человечества» и последующего «всемирного братства людей» неоднократно ставился в европейской культуре Нового времени. Еще задолго до Маркса великие творческие личности, как правило, выходили на указанную проблематику. Но никто толком не знал, каким образом можно было это осуществить.

Моцарт воспевал идеалы равенства, добра и справедливости, и даже стал масоном. У Бетховена можно найти много произведений, где отчетливо слышится поступь наполеоновских войск, несущих освобождение народам, с всенародными плясками в конце. Пианист и композитор Ференц Лист активно сочувствовал революционному движению, но на склоне лет, разуверившись в своих идеалах, принял сан аббата. Наш российский гений – Александр Скрябин – намеревался устроить в Индии грандиозное Действо, в результате которого люди должны были, наконец, понять, что они братья.

Маркс создавал своё учение, опираясь на философию своего соотечественника – Георга Вильгельма Фридриха Гегеля. Последний, среди прочего, написал «Die Wissenschaft der Logik», чем озадачил всю культурную общественность. Многие восхищались открытыми им законами абсолютного развития. Но многие же не хотели верить, что указанное развитие ограничивается лишь сферою Духа, что Истина – это удел лишь Мышления, Знания Самого по Себе. Наш революционер-просветитель Александр Герцен не любил Маркса. Но именно Герцену принадлежит крылатая фраза «Логика Гегеля – алгебра революции». Как говорится, «накаркал».

Маркс и его друг Энгельс не согласились с обожествлением Мышления и перевернули учение Гегеля с «головы на ноги». Они решили обожествить Тело, Которое развивается и затем осмысливает Себя. Но Тело, которое они обожествили, было, опять же, ещё достаточно абстрактное, теоретическое Тело, более известное как Материя. Но всё же это было именно Тело, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Отрытые Гегелем законы, будучи приложены к «верхушке» этого Тела – «человеческому обществу» – позволяло осуществить многовековую мечту человечества «здесь и сейчас». Опора при этом делалась на самый многочисленный и «угнетаемый» общественный класс – наёмных рабочих. Владимир Ульянов-Ленин «приспособил» марксизм к российским условиям. И вот, наконец, учение Маркса как будто сработало. В 1917 году в России победила коммунистическая революция.

Казалось бы: вот оно, свершилось! Вот где можно перейти от мечты к реальным действиям! Моцарт мог бы выйти из масонской ложи и смело вступать в РКП. Шопен мог бы, вдохновившись своим «Революционным этюдом», заняться действительной революционной работой. Ференц Лист мог бы сорвать с себя сутану аббата и надеть комиссарскую шинель. Толстой, конечно же, заменил бы свое учение о непротивлении злу насилием учением о вооруженном восстании. Бетховен, вполне мог бы возглавить народное правительство. Чайковский мог бы открыто возвысить свой голос в защиту прав человека. Скрябин, безусловно бы бросил свою затею с Мистерией и занялся бы «синематографом» – самым массовым видом искусства.

Но, слава Богу, к 1917 году вышеупомянутые деятели культуры благополучно почили в Бозе и уже не могли, при всем их желании, принять активное участие в вышеуказанном мероприятии. Жившие же тогда деятели культуры, мягко говоря, явно не спешили, говоря словами поэта Владимира Маяковского, «бежать, задрав штаны», за «атакующим классом».

Лучшие представители российской культуры «не поняли» революцию. Шаляпин, Рахманинов, Стравинский, Прокофьев, Бунин, Куприн, Горький, Набоков покинули Россию. Прочих насильно выслали из страны. Через некоторое время деятелей культуры начали высылать, но уже внутри страны. А затем просто расстреливали. Кстати сказать, прежде всего расстреляли именно тех деятелей культуры, которые революцию и затевали.

Такая же незавидная участь постигла и многовековую народную культуру. Народное искусство фактически оказалось под запретом. Вместо него был создан «Хор Пятницкого». Российский коммунизм оказался враждебным как профессиональной, так и народной культуре.

Почему же так получилось? Ведь марксизм явился высшим проявлением культуры как таковой. Ленин заявлял, что «настоящим коммунистом можно стать только тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество». И вообще большевики были, как говорится, «не от сохи». Это были вполне образованные, яркие, творческие личности. В своих лучших проявлениях это были подлинные художники Революции, умевшие повести за собой многих людей. По замыслу коммунистов, члены нового общества должны быть культурными, образованными людьми.

В общем, хотели, как лучше. А получилось даже не «как всегда», а намного хуже. Почему? Здесь можно выдвинуть несколько объяснений.

1. То, что произошло в октябре 1917 года на самом деле не было коммунистической революцией. Именно так, в частности, считали т. н. «меньшевики» – ортодоксальные марксисты во главе с Плехановым, который назвал идеи Ленина «бредом сумасшедшего». Вопреки Марксу, Ленин и его сторонники (т. н. «большевики») настаивали на осуществлении революции в экономически отсталой стране. Правда, ставилось условие, что это должно быть как бы началом коммунистической революции, которая затем должна была перекинуться на другие, более развитые страны.

Но расчеты большевиков не оправдались. Экономически развитые страны не поддержали российское начинание. В результате Россия надолго застыла в позе напряжённого ожидания, а российский коммунизм оказался одним из самых убогих и уродливых явлений человеческой истории.

• 2. Неверен сам марксизм, то есть неверно «телесное» толкование «Логики» Гегеля. Последний был неправ, представляя Бога (Познающим Себя) Знанием. Но намного ли «вернее» представлять Бога как «развивающуюся Материю»?

По выражению того же Гегеля, история философии представляет собою «не собрание человеческих заблуждений, но, скорее, галерею божественных образов». В этом смысле как гегелевский идеализм, так и марксов материализм являются полноправными «образами» в вышеупомянутой «галерее».  Рассматриваемые в развитии,  в динамике, оба эти «образа» по-своему верны. В то же время оба они, как говорится, «исторически ограничены» и в этом смысле оба достаточно абстрактны и далеки от Прообраза.

Материалистический «образ Божий», выдвинутый Марксом и Энгельсом, всё же следует признать шагом вперёд по сравнению с гегелевским. Этот образ более ощутим, более осязаем. Вместе с тем, он более навязчив. Он вторгается в жизнь каждого человека, Он стучится в каждую дверь. Он возвещает Революцию. Недаром Ленин определял марксистскую философию как «воинствующий материализм».

«Развивающая Материя» – это не просто философская абстракция. Это вполне структурированное и представимое Существо. В начале Оно существует в виде «туманности». В силу «внутренних противоречий», Оно развивается. Развитие идет от низших форм к высшим, то есть, от «первоначальной туманности» до мыслящего и деятельного «человеческого общества».

Конструкция получается не очень изящная. Что-то вроде Левиафана. Или, по выражению другого нашего просветителя Радищева, «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Но этому Образу молились и приносили жертвы.

Далее, у высшего проявления Материи – мыслящего и деятельного «человеческого общества» – есть своё «высшее проявление», его наиболее мыслящая и деятельная часть – «партия». А у «партии» возникает «вождь», олицетворяющий единство всея Материи.

В лице Вождя материалистический образ Божий достраивается доверху и обретает свою завершенность. Напрасно большевики ленинской гвардии роптали о «перегибах». В «культе личности» Материя проявляется во всей своей «красе», во весь рост, начиная от самой “первоначальной туманности”. Она обретает черты личного Бога.

Итак, после тяжёлой и продолжительной беременности Россия, наконец, разродилась. Но роды оказались преждевременными. Учение Маркса, хотя и было для своего времени высшим проявлением культурного развития, оно не явилось той Истиной, Которую ждали, и Которую искали. Участь традиционного искусства и культуры здесь незавидна: всё это нужно было лишь для ублажения и прославления этого выблюдка.

Впрочем, если диалектический материализм не увековечивать и рассматривать как промежуточную Истину, то всё становится на свои места и обретает свою логику. «Развивающаяся Материя», хотя и наломала много дров, всё же оказалась вполне жизнеспособным образом Божиим. Это телесное образование, где уже действуют законы абсолютного развития.

Более того. Благодаря тому, что Россия приняла Материю и претерпела Революцию, именно Россия фактически стала наследницей великой европейской культуры. В то  время как Германия  же – эта великая schola mundi, родина Гегеля и Маркса – напротив, фактически порвала со магистральной культурной традицией. Следуя пророчествам Фридриха Ницше, она скатилась к нигилизму и мифологии. Материя, несмотря на Свою неуклюжесть, имеет известные преимущества против сомнительной красоты Сверхчеловека.

Получается, что Моцарт в конце концов всё-таки вступает в РКП. Бетховен возглавляет народное правительство. Лист бросает все сомнения и надевает комиссарскую шинель. Толстой призывает массы к вооружённому восстанию. Чайковский отказывается от самоубийства и борется за право человека на счастье. Шопен от написания революционных этюдов переходит к революционной борьбе. А Скрябин пробует себя в синематографе.

Господа, вы хотели этого. Так получите. Вы были смелыми и даже дерзкими мечтателями, творцами в Духе, в Искусстве, творцами понарошку. А как до дела дошло, так вы в кусты? Нет. Приходит время, осознать Себя Материей и совершить Революцию. Переход от идеализма к материализму неизбежен. Жаль только, что получается, опять же, «не совсем то».

Развивающаяся Материя на какой-то миг восторжествовала. Этот Образ надо было прочувствовать, его надо было пережить, его надо было претерпеть, и им надо было переболеть. Россия при этом оказалось наиболее чуткой и восприимчивой из европейских стран. Она действительно оказалось «слабым звеном», так что проявление очередного образа Божия пошло по линии наименьшего сопротивления.

Но этот Образ не окончательный. В известном смысле, он ближе к Прообразу чем Абсолютный Дух, но всё же Он слишком далёк от Него. Кроме того, образ этот несовершенен, как и всякий образ. Поэтому не следует в нём упорствовать. Как говорится, пора и честь знать. Надо дать возможность проявиться Новому.

Да, развитие культуры приводит к Революции. Но развитие продолжается и после Революции. Стало быть, каким-то образом продолжается и культура. Но она продолжается уже с учётом происшедшей Революции.

Он продолжается даже тогда, когда она не нужна, и даже когда она невозможна. Судить о её наличии можно лишь по косвенным признакам. Она бессловесна, невыразима. Она существует незаметно, парадоксально, где-то во внепрофессиональной, в личностной, экзистенциальной сфере. Ибо, в строгом смысле слова, культуры в её традиционном виде, после Революции невозможна.

Бремя культуры нелегко, особенно после Революции. Сейчас не только нет гениев. Уже нет культурного сообщества. Истинная, высокая культура стала уделом немногих избранных, которые не связаны между собою. Вместе с тем, это и есть та самая «соль земли» и «свет мира», которые могут стать провозвестниками нового Откровения.

Хочется верить, что нынешняя «мерзость запустения» может стать местом созидания нового образа Божия. Хочется также верить, что Образ этот проявится тихо и незаметно, как всё истинно великое. И кто претерпит всё до конца, тот узрит Его.

Царствие Божие обязательно наступит. Но мы не должны бездельничать, ожидая его. Оно откроется лишь тем, кто трудится, тем, кто остался верен идеалам истины, добра и красоты, тем, кто и после Революции сумел не только сохранить, но и преумножить все «богатства, которое выработало человечество».

Царствие Божие откроется лишь тем, кто ищет его. В русской культуре оно запечатлелось как «светлое будущее», которое должно быть достигнуто многими усилиями, включая Революцию как одно из таких усилий. Николай Чернышевский – ещё один наш революционер – писал: «Будущее светло, оно прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его».

Ещё точнее эту мысль, эту надежду позже высказал Антон Чехов устами одной из своих «Трёх сестёр»:

«Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут на земле, и помянут добрым словом и благословят тех, кто живет теперь. О, милые сестры, жизнь наша еще не кончена. Будем жить! Музыка играет так весело, так радостно, и, кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем…»

Жизнь человеческая по сути ничем не отличается от жизни амёбы. Но всё же для чего-то все мы существуем. И пока мы существуем, пока мы мыслим и творим, есть надежда, что мы, наконец, узнаем, для чего. Умудрённые опытом Революции, мы можем сказать, что сейчас речь идёт не о каком-либо «историческом» или «соборном» будущем. Поистине речь идёт о становлении нового образа Божия, который не отвратит нас от Прообраза, но приблизит к Нему.

Culture and Revolution

(the religious and philosophical aspect)

The genuine wealth and health of a nation shows largely in its cultural achievements and cultural traditions. Unfortunately, the Russian nation cannot boast nowadays of neither former nor latter, and we are witnessing a decline in this country’s general cultural level. Many are possessed by the “market economy” of “national idea”. But only few people seriously care about the preservation and augmentation of culture proper.

The alternative to culture is barbarism. Barbarians have always jealously seen to it that culture does not rise too high and does not stay for too long. It was under pressure from barbarians that the great antique culture fell. At present under threat is the all-European culture of our times, of which Russian culture is an integral part.

It is thought that our culture is threatened by Islamic extremism. It is true. But, as common folk say, “it thunders not from a thundercloud, but from a dunghill”. Barbarism is within us. It corrodes us from inside. Therefore our priority task is that we ourselves should do our best not to slip into barbarism and preserve hotbeds of culture that are still with us.

A dramatic surge of European culture that started with the Renaissance epoch reached Russia by the 19^th century AD. Russia saw a dawning and burgeoning of its own classical music, its own classical literature and other classics of its own. Russian culture was steadily moving upwards throughout the 19th century. It reached its peak in the person of our greatest men of genius, such as Leo Tolstoy, Pyotr Tchaikovsky, and others. After that a kind of decline began to show.

But this apparent decline largely affected the realm of art, where one could rarely come across absolute men of genius. Still, art was maintained at a rather high level and was noted for the diversity of genres and trends. In the meantime, the cultural development’s “centre of gravity” was shifting to other spheres of human activity. The interest towards philosophy and religion was on the rise. A spiritual quest for truth and justice became nearly nationwide. In this sense, one can say that the tension of Russia’s cultural life was mounting.

By the early 20^th century AD, Russia’s cultural life was more and more concentrating around the teaching of the German philosopher Karl Marx. The spectres of “social reorganization” and “people’s liberation” had already long been “haunting Europe”. The dream of the “golden age”, of the “kingdom of God” was not giving a moment’s peace to mankind. Marx’s teaching claimed to be affording a “scientific basis” for this dream to come true. Eventually, Russia  found itself falling in Marxism’s arms.

The question of the “liberation of mankind” and a subsequent “world-wide brotherhood of people” had repeatedly been raised in the European culture of the modern times. Long before Marx, great creative personalities had, as a rule, come close to this range of problems. But no one of them had properly known how it could be accomplished.

Mozart sang of the ideals of equality, the good, and justice, and even became a freemason. One can find many compositions in Beethoven’s legacy, where one can distinctly hear the step of Napoleon’s troops bringing liberation to the peoples, all this crowned by everybody’s dancing in the street. Franz List actively supported revolutionary movement, at least, in his younger days, being, though, ordained a priest in his declining years. Our Russian man of genius, Alexander Skriabin, was planning to stage in India a grandiose Show, or Mysterium, based on the synthesis of arts, as a result of which all the people were supposed to become, at last, aware of their being brothers.

Marx created his teaching leaning on the philosophy of his compatriot Georg Wilhelm Friedrich Hegel. The latter, among other works, had written “Die Wissenschaft der Logik,” whereby leaving all the cultural community puzzled. Many admired the laws of absolute development discovered by Hegel. But some did not want to believe that the said development only referred to the sphere of Spirit, that Truth was only a matter of Thinking, of Knowledge Itself. Our revolutionary and enlightener Alexander Herzen did not like Marx. But it was Herzen, who put into circulation a stock phrase, “Hegel’s logic is the algebra of revolution”. Really, he turned out to be a prophet of doom.

Karl Marx and his friend Friedrich Engels did not agree with Hegel’s virtual deification of Thinking and turned Hegel’s teaching “upside up”. That is to say, they decided to deify not Spirit, but Body, supposing It to develop and then realize Itself. But the Body they deified was, again, a rather theoretical Body, more commonly known as Matter. Nevertheless, it was still Body with all the ensuing consequences.

The laws discovered by Hegel, if applied to the “upper part” of this Body, human society, was apparently enabling one to make the mankind’s centuries old dream come true “here and now”. With that end in view, the most numerous and “exploited” social class, the hired workers, was taken as a basis. Before long, Vladimir Ulyanov-Lenin “adapted” Marxism to the Russian conditions. And here, at last, Marx’s teaching seemed to have worked. In 1917, Russia went through the victory of the communist revolution (at least, the Bolsheviks would love to believe this event to be so, and it may have really been the case).

This is it, one would think, it has happened! This is where you can move on from dreams to real deeds! Mozart could leave the Masonic lodge and safely join the communist party. Chopin, having inspired himself with his “Revolutionary Etude”, could set to real revolutionary work. Franz List could throw away the abbot’s soutane and put on a commissar greatcoat instead. Tolstoy would surely change his doctrine of non-resistance to evil into the one of an armed uprising. Beethoven could well place himself at the head of the people’s government. Tchaikovsky could freely raise his voice for the protection of human rights. Skriabin would undoubtedly scrap his venture with Mysterium and, most likely, busy himself with cinematography, the most popular and efficient of arts.

Thank God, all the above-mentioned cultural workers had happily passed to their rest by 1917 and could not with the best will in the world take an active part in that memorable event. As for those living cultural workers, they, mildly speaking, were not in a hurry to run, as the poet Vladimir Mayakovsky put it, “with their pants hitched up” after the “attacking class”.

Best representatives of Russian culture did not “understand” the revolution. Chaliapin, Rachmaninoff, Stravinsky, Prokofiev, Bunin, Kuprin, Gorky, Nabokov leftRussia. Others were forcibly expelled from the country. Before too long, the remaining cultural workers would be exiled, this time, inside the country. Finally, they would be simply executed. Interestingly, among first executed were those who had ventured the revolution or rapturously received it.

Centuries old folk culture suffered the same unenviable fate. Folk art found itself virtually banned. To replace it, the Pyatnitsky Choir was set up. Russian communism turned out hostile to both professional and folk culture.

So, why did it happen? Marxism claimed to represent the supreme manifestation of culture as such. Lenin asserted that “one can become a genuine communist only when you enrich your memory with the knowledge of all those riches that the mankind has worked out”. And in general, the Bolsheviks were not at all accomplished “rednecks”. They were educated enough, and there were many bright and creative personalities among them. At their best, they were real artists of the revolution capable of captivating and guiding people of various backgrounds.

In general, they “wanted the best”. But it turned out even not “as usual”, but much, much worse. Why? Here one can put forward several explanations.

1. What happened in October 1917 was in reality not a communist revolution. The same view, in particular, was held by the Mensheviks, orthodox Marxists headed by Georgy Plekhanov, who called Lenin’s ideas “ravings of a madman”. In defiance of Marx, Lenin and his followers, i. e. the Bolsheviks, insisted on the revolution to be accomplished in an economically backward country. Although they conceded that the Russian revolution was supposed to subsequently spread to other, more developed countries and should be regarded as the beginning of a larger-scale communist revolution.

But Bolsheviks’ calculations proved wrong. Economically and politically more developed countries failed to uphold the Russian initiative. As a result, Russia stiffened for a long time in the posture of tense expectation, while the Russian communism turned out one of the most wretched and ugly occurrences in human history.

2. It is Marxism itself that is wrong. That is to say, wrong is a “corporeal” interpretation of Hegel’s “Logik”. Hegel may not have been right conceiving of God as the Knowledge Getting to Know Itself. But is it much more correct to conceive of God as the “Developing Matter”?

As the same Hegel put it, the history of philosophy represents not the collection of human errors, but, rather a picture gallery of divine images. In this sense, both the Hegelian idealism and Marxian materialism appear as rightful “images” in the above-mentioned gallery. Being considered in progress, in dynamics, both images are each correct in its own way. At the same time, both are, as they say, “historically limited” and, in this sense, fairly abstract and wide of the Prototype.

A materialistic image of God proposed by Marx and Engels should, after all, be recognized as a step forward, compared to that proposed by Hegel. This image is more tangible, more palpable. At the same time, it is more obtrusive. It breaks into everyone’s life, it knocks at every door. It declares Revolution. It is not without reason that Lenin defined Marxist philosophy as “militant materialism”.

The “Developing Matter” is not just a philosophical abstraction. This is a fairly structured and quite perceivable Entity. In the beginning, it exists in the form of a “nebula”. By operation of “internal contradictions”, It evolves, or develops. The evolution proceeds from inferior forms to superior, that is, from the “initial nebula” to a thinking and acting “human society”.

The structure, to say frankly, is turning out to be something that lacks elegance. This is a Leviathan of sorts. Or, using the image suggested by another our enlightener, Alexander Radishchev, “a fat huge beast, barking with its 100 maws”. Still, this image was consecrated, revered, worshipped, prayed to, and made sacrifices to.

Furthermore, the supreme manifestation of Matter, the thinking and acting Human Society, in turn, becomes more specific. It produces the supreme manifestation of Its own, Party. And yet, it is not all. To complete the picture, Person is needed to personify the entire Formation. And such a person cannot but emerge.

A materialistic image of God is built up to the top and acquires Its completion in the person of the Leader. It was not without reason that some Bolsheviks warned about a religious meaning of Matter. There even were so-called “God-creators” among them who openly considered philosophical materialism a religion, but tried to confine this to deifying the people. And it was no use for the Bolsheviks of the Lenin Guard to complain about inculcating a cult of the Leader. Because it is only in the personality cult that Matter shows in all Its glory, in all Its stature, arising from the “initial nebula”. In the end, it cannon but take on the traits of a personal God.

So, after a difficult and prolonged pregnancy,Russia, at last, gave birth. But the birth proved premature. Marx’s teaching may have been the highest cultural achievement of its time. But it did not appear to be the Truth that had been expected and sought after. The fate of traditional art and culture was unenviable there. All this was only needed to appease and glorify the Bantling.

However, if one is not going to perpetuate dialectical materialism and regard it just as an intermediate Truth, then everything is being put into place and acquires its logic. The “Developing Matter”, although It made a real mess of things, turned out a sufficiently viable image of God. It is a corporeal formation where the laws of absolute development are already applicable.

Moreover, the fact that Russia adopted Matter and endured Revolution makes it a preferential heiress of the great European culture. In the meantime, Germany, this “schola mundi,” the homeland of Hegel and Marx, effectively broke up with the main cultural tradition. Seduced by Friedrich Nietzsche’s prophecies, it slipped into nihilism and mythology. Matter, despites all Its clumsiness, does have certain advantages compared to the dubious glamour of the Übermensch.

Ultimately, it turns out that Mozart does enter the communist party. Beethoven places himself at the head of the people’s government. Liszt abandons all doubts and puts on the commissar greatcoat. Chekhov at last finds out what he lives for and gets down to building communism in a single country. Tolstoy calls on the masses for an armed revolt. Tchaikovsky refuses to kill himself and fights for man’s right to happiness. Chopin, from writing revolutionary etudes, moves on to the revolutionary struggle. And Skriabin tries his hand at cinematography.

You wanted it, gentlemen. So get it. You were brave and courageous dreamers, creators in Spirit, in Art, creators in pretence. But when it came to acting for real, you run and hide. The won’t work. Time comes to become aware of self as Matter and accomplish Revolution. The transition from idealism to materialism is inevitable. It is only a pity that it turns out not quite the “right thing”.

The Developing Matter appears triumphant for a moment. This Image had to be felt deeply and suffered through. And It had to be outgrown. Here, Russia came as the most sensitive and susceptible of European countries. It was not without reason that Lenin considered Russia the “weakest link” in the chain. One may say that the manifestation of another image of God followed the line of the least resistance.

However, this Image is not ultimate. In a sense, It is closer to the Prototype than der absolute Geist, but It is still  wide enough from It. Besides, this Image is imperfect, like any other image. Therefore, one should not insist on it and should not extend Its reign. One had better pave the way for a new Image to show.

True, the development of culture leads to Revolution. But development continues also after Revolution. It means that culture continues to exist and develop somehow, too. But now it does so in a special way, with regard to the accomplished Revolution.

Culture continues to exist even when it is not needed, when there is no room for it. It is silent and inexpressible. It does not show. One can only judge of its being there from indirect signs. It abides latently, paradoxically, somewhere in an extra-professional, personal, existential sphere. For, strictly speaking, culture in its traditional form is impossible after Revolution.

The burden of culture is heavy, especially after Revolution. There are no genius people around. Moreover, there is no cultural community. Genuine, high culture has become a lot of the selected few, who are out of touch with each other. At the same time, it is the very “salt of the earth” and “light of the world” that may become prophetic of a new Revelation.

One would love to believe that today’s abomination of desolation may, for all that, become the ground for creating a new Image of God. One would also love to believe, that this Image will appear modestly and unpretentiously, like all great things. And who endures everything to the end, will witness It.

The Kingdom of God is bound to come in. It does not mean that we may idle about while waiting for it. It will reveal Itself only to those, who toil, who stay faithful to the ideals of Truth, Good, and Beauty, to those who, even after Revolution, have been able to not only preserve, but augment all the “riches that mankind has worked out”.

The Kingdom of God will reveal itself only to those who seek it. In the Russian culture, it was imprinted as the “Radiant Future,” which was supposed to be reached through many efforts, including a revolution, as one of those efforts. Nikolay Chernyshevski, yet another our revolutionary, wrote: “The future is bright and beautiful. Love it, strive for it, work for it, bring it closer”.

This thought, this yearning was later expressed more precisely by Anton Chekhov, who put it into one of his “Three Sisters’ mouth:  “The time will come, when we will be gone forever, we will be forgotten, our faces, our voices, and even how many of us there were. But our suffering will be transformed into happiness for those who live after us, peace and contentment will cover the earth, and they will remember and bless with kind words all those who live now. My dearest, dearest sisters, our life is still not finished. We will go on living. The music is playing so happily, so cheerfully, that it seems, in just a little time, we will know why we live, and why there is all this suffering…”

As a matter of fact, human life does not differ from the life of am amoeba. And yet, there must be something we exist for. And while we exist, while we think and create, there is still hope that, some day, we will learn what for. Having gone through Revolution, we can say, that now the matter is not about some “historical” or “popular” future. Truly, this is about the formation of a new image of God, which will not avert us from the Prototype, but bring us closer to It.

De Alio

So, what does everything begin with? To be more exact, not “everything at all”, but “everything that is determinate”? At first sight, “all that is determinate” begins the moment Nature reveals Itself to Man. Or, maybe, initially it is Man Who appears, the One to Whom Nature reveals Itself? In general, Someone starts to become aware of Its being, and Nature appears together with this awareness.

Man is “marked” with being conscious of His being. He marvels at the diversity of Nature that is revealed to Him. However, He is not content with pure astonishment. He starts to cognize Nature, He is becoming the One Who Cognizes. In His cognition Man goes deep down, in breadth, and high into the air. Nature’s tiniest particles and It’s largest accumulations are made available to Man.

Nature… What kind of Formation is It? What is over there, beyond the horizon? What is over there beyond the clouds? New scopes, new summits, new depths are opened up to Man. Nature is disclosed to Man with Its infinite facets. Man feels charmed and even crushed a little. Still, despite Nature’s apparent infinity, He notices some recurrence in It. That means you do not need to explore all Nature. Having accumulated a necessary volume of knowledge, one can judge upon Nature on the whole.

Then, higher-order questions emerge. What does Nature consist of? What is of the utmost importance in It? Does It come into existence whenever (if yes, out of What?) or does It exist eternally? Nature appears to Man as an enigma waiting to be solved. He tries to embrace Nature with His mind’s eyes; He tries to explore It corporeally.

Now Man, or the One Who Cognizes, starts to generalize His knowledge of Nature. He tries to conceive It as a Whole. What sort of thing does Nature appears to be at this point?

It turns out that Nature consists of three major parts, elemental, animal, and rational. In Nature’s foundation there lies the Elemental Part. Above it there is the Animal Part. And, on the top, crowning the whole Edifice, there is the Rational Part.

Also, one can suppose that Nature develops. The above-mentioned Parts of Nature can be presented as stages of Its development. Its elemental part represents, as it were, the initial, basic stage of development. From it, given certain conditions, the animal part emerges. In the same way, rationality emerges from animality. Hence, the One Who Cognizes starts to consider Himself to be a representative of the highest, rational stage of Nature’s development.

Thus, Nature appears as a certain corporeal, living, and rational Being, or, to be more precise, Super-Being, because nothing and no one exists except It.

This is where the One Who Cognizes makes a presupposition that Nature is exactly What “really exists”. To put it in other words, He takes It for God. Man has already had the idea of God before. But now this idea acquires a perfectly tangible embodiment. This “God”, however, turns out not at all the way Man used to imagine Him to be.

This new God does not at all look like Man, at least, in His outward appearance. And, in general, He is not at all like a Person. For example, He has not got the willpower. He does not interfere in people’s lives or affairs, or any course of events. One does not need to pray to Him. One can only “cognize” Him and “use” Him. Strictly speaking, it is not God at all. It is Nature.

Still, being unlike Man in Its outward appearance, Nature resembles Man in essence. For Man, too, is the unity of body, soul, and reason, which corresponds to elemental, animal, and rational parts of Nature.

And yet, compared to Man, Nature represents a loose, scattered, blurred, fuzzy, and faceless Creature. Besides, It develops somehow “not in a human way”. It is rather a distorted reflection of Man. It is the same Man, but in a disassembled form, as it were. And yet, Nature is apparently an immortal Creature. This is an advantage that outweighs Its “looseness“, as well as other drawbacks.

A DOUBT

Some time has passed. The One Who Cognizes starts to have doubts. Whether Nature is What Truly Exists? And whether Man is a stage in Its development?

What if it is not Nature that truly exists and develops, but some Other Entity? What if Man, together with Nature, is truly a stage in the development of a broader Formation. Possibly, Reality appears to Man as Nature only at this, “human” stage of the Other Entity’s development?

Strictly speaking, Nature appears only with the awareness of one’s being. And only thanks to such awareness, everything around turns into the diversity of things, plants, and animals, into the subject of knowledge and cognition. Maybe, what truly exists is not Nature, but the One Who becomes aware of His being?

The One Who Cognizes is puzzled. He cannot decide upon the awareness of being. Whether it is the result of the development of Nature or, on the contrary, Nature may be appearing as a result of the awareness of being by some other developing Entity? Who is then the One Who Cognizes in reality? Is He an object, a stage in the development of Nature or a stage in the development of some other Entity?

In Nature, consciousness arises from animality. On the other hand, to observe anything in Nature, one has to have Nature available. And for Nature to be available, the awareness of being should occur. Only when the awareness of being occurs, only then becomes it possible to perceive anything as “Nature”. Only then can one delve deeply into Nature and study It in whatever minutest details. Only then, in particular, can one observe how consciousness arises from animality.

But why does Animal start, all of a sudden, to become aware of its being? Why cannot It keep on staying to be Animal and just live, without consciousness? Of course, Man, being a “rational animal”, can better, compared to other animals, adapt to the environment and can even change it. But is it what the significance of becoming aware of one’s being lies in? Is it what the significance of the cognition of Nature lies in? Is it what the significance of the emergence and existence of Man lies in?

And what for did Animal come into being at all? Why could not Nature have done without life and remained just Element? Moreover, what is Element needed for? Why cannot it be in such a way that “nothing exists, and nothing develops”?

But, for all that, there is Something that exists, and there is Something that develops! And the task is to clarify what this Something is like. If it is Nature, It should be taken the way It is. Originally, It is, after all, Element, not just Nothing. From this primordial Element, Life originates, and, from Life, Mind springs up. And Nature will never rest content until It reaches rationality. No one can prevent this process from happening, nor can one specify the reason why it happens.

When It is “completed”, Nature appears as a corporeal, living, and rational Super-Entity that really resembles Man. And yet, despite Its covert likeness to Man and explicit superiority over Him, Nature, compared to Man is, for all that, a Freak. Despite Its grandeur, Nature is, in a sense, nothing more than a pale imitation of Man. Far more perfect is human body, human mind, and human soul.

But it is not only this overall imperfection of Nature that gives rise to doubt in the One Who Cognizes. Not giving a moment’s peace to Him are some strange phenomena in human existence that do not fit into the view of the world based on Nature, that do not conform with the idea of Man as a ”rational animal”.

MONKHOOD

For example, the One Who Cognizes notices that some people take monastic vows. Besides, a considerable proportion of people feel some confusion about conjugal relationship. Many may even get married, but they do so rather obeying to a tradition than owing to their intrinsic need. Such a covert or public disapproval of conjugal relations does not fit into the “natural” world view in which reproduction ranks high.

From the viewpoint of Nature, monkhood, or the above-mentioned “confusion”, may be considered a deviation from the right track. On the other hand, this very “deviation” may exactly lead to the right track. The point is that, strictly speaking, consciousness, or conscious being, is incompatible with conjugal relations. Possibly, the emergence of consciousness does not mean just the awareness by Animal of Its existence. Also possibly, conjugal relations and reproduction is not just what Human is all about.

And yet, what if, after all, it is not Nature that truly exists and develops, but something Different? Then Man’s propensity to monkhood receives quite a natural explanation. And if Man originates not from Nature, but represents a stage in the development of something Other, His Predecessor will be not Animal, but some other Entity.

But, if not Animal, then Who? Who, from the viewpoint of Other, had Man been before He became Human? It must have been some unreasonable Creature, but not Animal. One may suggest that such a Human Predecessor should be Child.

Besides, it should be a special Child, since a general Child results in Man. The Latter correlates not with Nature, but with Woman with Whom He develops not rational, but the very conjugal relationships. Therefore, there should exist a Child, Who would result not in Man, but exactly in Human, the One Who turns out not to be able of reproducing Himself, but to perceive Nature.

Therefore, there should be something in this special Child that would prevent Him from becoming Man, that would incite Him to become aware of His existence and would lead Him out to the path of humanity. Such a factor may be shame. In other words, it should be a sort of ashamed Child, or Youth. The Latter, while growing up, does not maturate, but turns into Human and becomes correlated not with Woman, but with Nature. Thus, Youth comes up as the genuine Father of Human.

It means that so called “pubescence” is given to Human exactly for shame, not at all for reproduction. In this respect, Human should always have something to avoid, be ashamed of, or something to conceal.

Therefore, from the viewpoint of Other, adolescence represents the time of the formation of not Man, but Human. Respectively, consciousness is given to Human not in the least to be “Rational Animal”, but precisely to perceive and cognize Nature. For only when looked at through the prism of Nature, Human appears as “Rational Animal”. From the viewpoint of Other, however, He is not Such.

Woman, too, appears in the conscious existence, but not as Woman proper, but as an object of Nature. So, Human fails to develop conjugal relations with Her. He develops certain relations with Nature instead. However, those relations are akin to conjugal ones. Nature both suppresses Human and lures Him. It calls on Him to cognize. This is a love of sorts, namely, this is the love of knowledge. And one cannot say that this love is unreciprocated. Nature trusts those most stubborn and devoted with Her secrets.

At the same time, this love of knowledge implies a certain growing up. It means that childhood continues, but at a higher level by now. Human keeps on growing up, but not as Child, but as the One Who Cognizes. Child lives amidst wonders, good and evil magicians. Here, Nature breaks into this fairy-tale, with Her laws, objects, and phenomena. Having found Himself surrounded by Nature, a “new-born” Human embarks on the path of cognition. He starts to cognize Nature. The cognition of Nature – is it not what is specifically human?

So this is where human propensity to monkhood stems from. Nature, and only She, becomes from now on the object of Human’s desire and a guarantee for His growth to continue. Thus, monkhood proves not a deviation, but the most natural human condition. Here, the surroundings appear to Human exclusively in the form of Nature. Now it is not Woman, but Nature that guides human behaviour. Nature prevents Human from looking at Woman as the object of conjugal relations. Shame that lies in the foundation of humanity compels Him to perceive the surroundings as “Nature” and incites Him to cognize.

Strictly speaking, the path of cognition is exactly the path of monkhood. The One Who has become conscious of His being deals only with Nature. For Human, everything turns into the “object of cognition”, and there is no room left for Woman among those objects. More precisely, Woman is sure to be present there, but not as the object of conjugal relations, but, again, as the “object of cognition”. So, Human, being surrounded from all sides by Nature, is already “cloistered” by the very fact of His humanity.

Shame that underlies the awareness of one’s existence helps Human remain Such and prevents Him from returning to the previous stages of development. Someone has become Human so that He would move forward, not backward, so that He would only encounter Nature, the subject of human activity proper. Here, monkhood comes as a concomitant condition of the conscious existence, of Nature being cognized.

Certainly, monkhood is valuable as such. But it is especially valuable when coupled with a cognitive impulse. It is not without reason that many significant scientific discoveries have been made exactly by monks. Conducive for it is their concentration on Nature, on cognition. Strictly speaking, there is nothing but Nature that is given to Human, and He is doomed to eternal communing with Her. The cognition of Nature is Human’s supreme task, and it is important that He would work His way without extra distractions.

ART     

It is not only monkhood that provokes questions in the One Who Cognizes. He notices that Human stops being content with Nature. Meaning that the Latter stops being for Him just the subject of knowledge. Human starts creating His own, artificial Nature. That is to say, He starts creating so called “works of art”.

This new, man-made Nature, is absolutely useless from the viewpoint of everyday life. It does not help procure food, it does not slake thirst, it neither warms you up when you are cold nor brings you coolness in the heat, or helps fight the enemy, etc. In other words, it cannot be used as a kind of weapon that would help Human cognize Nature and adapt It to His everyday needs.

Besides, works of art are not just useless. Their creation requires significant effort and cost. For example, to sculpture a statue, one needs to obtain at a stone quarry a block of marble, to deliver it to the studio and, finally, a sculptor must exert much effort and spend a lot of time to turn the block into a statue.

Poet seems to be in a more advantageous position. His material is Word, and He does not need to go for it to a stone quarry. But it is only at first sight that His task is less complex. Of course, it is not a long way to go to fetch words, and they are not in the least heavy. Still, to create a poem, you have to pick up the needed words and put them in the needed order. And there are very few people capable of doing it properly.

Musician composes a melody from a sequence of various sounds. If taken simultaneously, the sounds give rise to harmony. Painter uses colours and lines as the material, out of which pictures come out. Dramatist takes living people as the basic material, making them characters in his stage productions.

For all that, the costs of creating works of art prove worth it in the end. Many people are ready to pay big money to have an opportunity to look at or listen to these man-made articles or to learn to create such. Works of art evoke a response, understanding, and even admiration. The greatest of them are called “masterpieces”.

So, Nature loses Her initial “cognitive” value and more and more becomes the material for creating works of art. In the process, Human is appearing already not as the One Who Cognizes, but as Artist. He finds Nature to be insufficiently ordered, insufficiently perfect. From the viewpoint of Artist, this primary, uncultivated Nature contains many things that are “superfluous” and “accidental”. Therefore He tries to change, to correct It, He tries to make It better.

But what is meant by “better”? Here, “better” means more “humanlike”. In other words, Artist seeks to bring Nature closer to Human, bring Her to conformity with Him, make Her more proportionate, that is, more “comprehensible” to Human.

Why does He do that? Apparently, not giving a moment’s peace to the One Who Cognizes there is a Human Who “hides” in Nature. The point is that cognition has resulted in a discovery that Nature, in essence, represents Human, but in a “loose”, or “scattered”, condition. Perhaps, that is why the One Who Cognizes, grasping this truth, becomes Artist. Now He tries to “piece together”, or “condense”, the hiding Human, to make of Nature something observable, in other words, express the “human” essence of Nature that has revealed itself to Him.

As soon as Human is “discerned” in Nature, one would want to bring Him nearer, make Him more visible, more perceptible. “Chipping off all unnecessary material” or “erasing the accidental features”, Artist tries to make His way to the Human Who hides in Nature, helps Him show. Thanks to Artist, this primeval Chaos transforms into a harmonious Cosmos, out of this “ugly duckling” a “beautiful swan” comes out, and “Bantling” turns into Human.

If one insists on the unicity of Nature, that It is the only Thing Which truly exists, then creativity, the creation of works of art is hard to explain. From the viewpoint of Nature, it is only “scientific cognition” that is recognized as “real”. As for art or whatever artistic creativity, it comes as something “defective” here. It is the same cognition, as it were, but “in the form of images”. It is, so to speak, “inaccurate” or “preliminary” cognition. Therefore, It is only Scientist, not Artist, Who cognizes Nature “in a proper way”.

But if there truly exists and develops not Nature, but something Other? Then the cognition of Nature turns out to be only a “leg” in a larger-scale itinerary. Here, the emergence of art may in a sense signify the completion of this process. This may be indicative of the necessary and sufficient knowledge having been achieved. Necessary and suffient for what? For discerning Human in Nature. Ultimately, Human discovers in Nature His Own Self. That is what cognition is all about.

That is why Human can no longer be content with cognition alone and turns to artistic creation. That is why He tries to change Nature. One may say that Artist attempts to bring Human Who hides in Nature to recognition. Therefore one can feel a kind of “feedback”, or “understanding” while perceiving works of art. Genuine work of art “responds”, as in were, to the one who perceives it. Perceiving such compositions looks very much like an encounter and communication with a human. And not just with a human, but with the one who understands you. Namely, it is like communicating with a friend. Thus, we have two opposite movements showing in art. On the one side, it is a want of creation, and a want of communication, on the other.

Nature transfigured by Artist turns out better, in a sense, than primary Nature. A human sculptured in marble turns out more beautiful than an ordinary human. Life featured in drama is more coherent, more consistent, and more logical than ordinary life. Music produced by a composer turns out more harmonious and euphonic than ordinary sounds that can be heard around. Such moments of perfection, though, can really occur in everyday life. Only Artist can timely notice them, and perpetuate and develop them in His art.

Works created by Artist become more and more sincere, heartfelt, and moving, that is, more and more “humane”. Art achieves new heights in expressing the width and depth of human emotional experience. Performing, hearing, or watching such pieces more and more resembles communicating with a real human being who empathizes with you.

At yet, art has its bounds in “approximating” Human. It never achieves the advantages of a living human being. Strange as it may seem, further evolution of art does not lead to its further “humanization”. Most commonly, it leads to the complication of its language and, correspondingly, to the problems in perception. The “artificiality” of art makes itself felt. One cannot make Human out of Nature. The latter yields to humanization only to a certain extent. Only partly can one “break” to Human through Nature.

In Its essence, Nature remains Human’s alienated reflection, the subject of His cognition. No work of art, despite all its perfection, cannot substitute a living human being. Art only reminds one of Human, outlines the way to Him: He is somewhere in the vicinity. Artist’s cherished dream is to create a living Human out of natural material. But it is only works of art that He manages to produce. Ultimately, He only has to content Himself with this “harmonization”, or “humanization” of Nature.

Alas, Nature transfigured by art still fails to become alive. It fails to become Human. This makes up a substantial drawback of art, and Artist’s pain and desperation. However beautiful and perfect His works may be, they still remain works of art and never achieve human qualities proper. They may only look like or sound like humans, but humans they are not. And yet, art is a step forward on the way to Human, it is a great endeavour to break to Him through Nature.

And yet, art helps make more precise the origin of Man, or Human, to put it more correctly. From the viewpoint of Other, His Predecessor will be not just Ashamed Child, or Youth, but Creator Proper. Therefore, Human appears not only as the One Who is aware of His existence and Who cognizes Nature, but also as the One Who was Created. That is why Human Himself displays creative faculties, and that is why He Himself starts to create and understand what is created. The One Who was Created Himself becomes Creator.

FRIENDSHIP

But it is not only the existence of art that arouses questions. The One Who Cognizes notices that apart from matrimonial ties and those of blood, allied relationships, etc. a very strange thing can be found with humans, “friendship”. As if absolutely groundless, inexplicable sympathy for another person, not to a relative or wife or ally, but to an absolutely alien person, sometimes, to an enemy. Furthermore, The One Who Cognizes is astonished to notice that some people are capable of unselfish and even selfless acts. All this cannot be explained from the viewpoint of Nature. But what if look at it from the viewpoint of something that is different, from the viewpoint of Other?

From the viewpoint of Other, however, the above-mentioned acts, including friendship, find quite a natural explanation. If Human was created, His being created cannot but manifest itself. First of all, it shows in Human’s ability to create and perceive works of art. But the creative nature of Human shows not only in that; it does not confine itself to the field of art.

For it is “being created” that is human proper in Human. This quality shows most significantly in the fact that Human Himself becomes Creator. But, when becoming Creator, Human appears unable to become Such; He just as well returns into the position of the One Who was Created. Strictly speaking, He cannot become Creator, since He has already been Such. And, as befits Creator, He once completely disappeared in His Creation. So, Human cannot become Creator, neither can He remain the way He is. As a result, He hangs up, as it were, in this transitional state.

The Creator and Created One strive for Each Other, and They are on the way towards Each Other. Both manifest Themselves in Human, and One cannot exist without the Other. At the same time, They are infinitely far away from Each Other, and there is an abyss between Them.

The relationship that is formed between Creator and Created One may be designated as a “restless unity”. Human is struggling to be Both, but fails to. Here, one cannot demarcate where there is Creator and where there is Created One. At this point, They appear as Equals, as just the “One” and the “Other”. It is exactly this kind of relationship that underlies true friendship.

Human is a place where Creator and Created One “meet”. This “meeting”, however, turns out to be restless and ambivalent. It is rather felt as a certain “absence”. More precisely, Human feels that He is not alone, He feels the presence of the Other One, but fails to find Him out. This basic dualism of human existence continuously urges Human to seek the evidence of the Other One’s existence, the evidence of Him being not alone. Therefore, friendship is precarious and unstable; it is a series of gains and losses. Strictly speaking, it is not just “friendship”, but rather a yearning for a friend.

And yet, such a state is beneficial. It does not allow Human to rest on His laurels and requires from Him a continuous effort. Certainly, this implies a quest for the Other One. At the same time, this implies a relentless self-cultivation, the urge to reach a certain degree of perfection, in order to gain recognition from the Other One, thereby making the Latter manifest Himself. Indeed, Created One has to be worthy of His Creator. And the Creator, too, has to be “up to the mark”, so that His Creation would turn out full-fledged.

Here, unselfish and even selfless acts, asceticism, and all that become explicable. Because, in the end, all this is done for Someone, or for Someone’s sake, that is, with regard to a certain feedback. That is why true friendship is basically sacrificial. For Creator does not spare Himself, but undividedly disappears in His Creation. Neither Created One leaves it unanswered. He, too, loses Himself, when becoming Creator.

The relationship of Creator of Created One is reciprocal. On the one side, it is generous, selfless, and sacrificial gift. On the other, it is a reverse movement, gratitude for this gift of conscious being. The movement of Human towards Creator may be called “understanding”, which basically is nothing other than the awareness of One’s being created. For only when becoming Creator, Human starts to comprehend the fact of His being created.

That is why the so called “spiritual affinity” is valued equally with and even higher than blood relationship. For friendship is akin to sonhood or paternity. To be more precise, it is the same relationship, but in the purely human dimension. Just as Son knows His Father, and Father knows His Son, Created One cannot but recognize His Creator, and Creator cannot but recognize the One He has created.

HAPPINESS

“Happiness” does not escape, either, from the searching eyes of the One Who Cognizes. It, too, is left out of a series of natural phenomena proper. At first sight, happiness is a condition when Human is healthy, with His clothes on, when He has a roof over His head, when He is employed, and contented with His family. But can it all be called “happiness”? Rather, it is some “natural” happiness” or, bluntly speaking, “well-being”. You can have all the above in full, but still not to be happy. Human is always missing something. He feels constrained within the limits of such an “ordered” happiness, from which He sometimes would just run and hide.

What on earth is Human short of? And where is He to run? In answering these questions, addressing Nature will hardly be appropriate. Here, one will not be able to do without What Is Different, without something Other.

The causes of Human’s yearning for happiness should be sought, again, in the fact that Human was created, or, more precisely, in the relationship of Created One and His Creator. It should be mentioned that it is not just a continuous anguish and self-sacrifice that this relationship implies. It also has its evolution. And this evolution consists in the fact that, after all, Creator and Created One do find Each Other. If friendship is a restless unity of Creator and Created One, happiness is Their regained, quiet unity.

To put it another way, the unity of Creator and Created One is not obvious right away. It can even be said that They are largely parted. More often than not, They exist separately, as it were, and One does not know of the Other. At the same time, Both really exist, and One cannot but guess of the Other’s existence. This guess, however, seeks itself confirmation. The One needs to receive evidence of the Other’s existence.

The creative nature of Human does not give Him a moment’s peace. It manifests itself in art and friendship. But it shows most of all in Human’s yearning for happiness. At first, it seems to Him that He is unhappy owing to the lack of wellbeing. But gradually He starts to realize that it is not only wellbeing that is the point here. And even not so much wellbeing, and sometimes not at all wellbeing. As Created One, Human needs, at last, to realize His being created and discern His Creator. As Creator, Human needs to discern His Creation and receive a response from Him.

Creator needs to see His Creation, while the Latter needs to see the Former. Creator needs to be understood, He needs to see the One He has created. He needs a sign that His effort has not been in vain. Created One just as well cannot find peace until He sees His Creator.

So, Human’s efforts towards overcoming His loneliness are not in vain. They are sure to be rewarded some day, and more often than not, in the most unexpected way, when every hope for it seems lost. A feedback does arise, and Human, at last, receives a return on His efforts.

It cannot happen in any other way, though. The point is that Creator and Created One are not only separated and inaccessible for Each Other. They are One just as well, and Their sameness cannot but manifest itself. In this sense, happiness is not only possible, but even inevitable.

Happiness is the found fullness of existence inherent in Human. Same is reached when a quiet, harmonious unity of Creator and Created One is reached, when Their “meeting” culminates in the mutual joy of the Parties. The source of genuine happiness is the joy of recognizing by Creator and Created One of Each Other. It is the joy of ascertaining Each Other’s existence. For Creator cannot but rejoice at the sight of His Creation, so Created One rejoices at the sight of His Creator. This joy is incomparable with anything whatsoever. And it alone can with good reason be called happiness proper.

SUFFERING

However, people are far from being always happy. Perhaps, most of their lifetime many people spend pining and suffering. This fact does not escape the notice of the One Who Cognizes, either. He turns His attention to diseases, wars, natural disasters, the insufficient reliability of man-made facilities and means of conveyance, complex inter-human relations, property ownership and legal injustice, crime, etc.

From the viewpoint of Nature, human suffering is accounted for by ignorance, insufficient knowledge, or the mistakes of cognition. The labours of science have long been aimed at how to lessen suffering or even do away with it altogether. Here, a certain success can be noticed. New pain-killers are invented, many of earlier incurable diseases are now cured, social order seems to be improving, the safety of man-made facilities and means of transport seems to be heightened, and the fight against natural disasters becomes more efficient.

But, in spite of the above success, even most “traditional” forms of human suffering still fail to cease or even diminish. Not every pain is eased by pain-killers, not all diseases are cured, crime cannot be fully eliminated, means of transport still cannot be completely safe, inter-human relations are as “dramatic”, and natural disasters still claim many lives.

Even in the most rationally organized societies, with a high level of innovativeness, the widest possible choice of goods and services, and the needed set of rights and freedoms Human often finds himself in such situations when suffering is hard to avoid. They lie in wait for Him in most unlikely places and happen at the most inappropriate time. Besides, suffering is not always evident, so from an outsider’s viewpoint it might seem that the person in question feels perfectly alright. Everyone has got his or her own pains to endure, and man will always find something to suffer from, irrespective of whether there is a “natural” cause for it.

However, all these are “natural” sufferings, if one can put it that way. They can otherwise be determined as “bad luck” or “failure”, or “misfortune”, or, sometimes, as just “bad mood”. They may happen, and they may not, although their share in human life is quite substantial. These “natural” sufferings, despite their glaring evidence, as well as the efforts to eliminate them, represent but an outward, superficial side of things. The cause of suffering is more profound, and, if one is to clarify it, one will not manage without an extra-natural Principle being involved; one will not manage without “Other”.

The underlying cause of suffering should be sought, again, in the createdness of Human, more precisely, in the relationship between Creator and Created One. This relationship not only arises and develops; one day it reaches its completion. That is, the development of this relationship, ultimately, results in the loss of it. Apparently, suffering is linked to the emotional experience of this loss, signifying the cessation of the relationship between Creator and Created One.

An encounter with Creator and reaching mutual understanding with Him does not pass without leaving a trace for Human. It entails some consequences. Having got in touch, Creator and Created One part, and, strictly speaking, forever. Having received the evidence of Creator’s existence and having tasted the joy of communication, Human, now enriched with this experience, is supposed to be ready to embark on an independent voyage. In other words, friendship appears to be a prerogative of youth, and it is not to be found wherever or whenever else. So, Human is bound to work His way further all alone.

Thus, He is born again. As Child, It was born into Fairy-Tale, as Human, into Nature. Now, however, He is born into the World. A birth into the World and staying in It – this is where the cause of suffering is to be sought. Now, He appears as “single”, or “lonely”. And suffering is basically experienced as “loneliness”, as being left one on one with an alien and hostile World.

So, suffering commences, when another birth of Human comes about, when He is born into the World. In outward appearance, World resembles Nature – It seems to contain the same objects and phenomena. But in essence, It is different. Here, those objects and phenomena are not all about knowledge. Rather, they now represent obstacles and temptations; they are evil. At first, Human can hardly realize that He is already in the World. Through inertia, he tries to extend feelings and relations nurtured by Him in cognition and friendship onto the World. He comes into the World open-minded and open-hearted. In response, however, he gets, at best, indifference and misunderstanding, and, at worst, hostility and enmity.

Here, Human is again Child, as it were. Again, He grows, but His growth now consists in the fact that He is being pushed out of the World. “Suffering” is essentially the same “growth”, but, this time, with a negative sign. The World rejects Human, It pushes Him out of Itself, and it cannot be experienced otherwise than through suffering and, ultimately, through dying.

Human tries to get adapted to the new situation. In His outward appearance, He becomes more restrained and sometimes even tough. His subtle and lofty emotions are transferred into the sphere of art. But now it is not that primary art that would expose the beauty and humanity of Nature. Now His art is all about loneliness, yearning for the past, cheerlessness of the present, and the frightening uncertainty of the future. Thus, He is again Artist. But not a classical artist, not a happy singer of Nature, but rather a romantic artist, a sufferer, a prisoner of the World.

In the meantime, Human’s sufferings are on the rise, so that His own life, not art, becomes in jeopardy. It cannot go on like that, and something needs to be done here. The situation persistently demands some real action. Human desperately tries to detect the cause of suffering in order to eliminate it. At last, He seems to have found it. He comes to the conclusion that the cause of suffering is the World’s imperfection, Its “improper” order. So, the task now is to change, to rearrange the World.

So, Human alias Artist can no more content Himself with art alone. In former times, art showed Him perfection. Now He cannot believe that the perfection which once was revealed to Him is only limited to art. Truly, Nature can positively be improved or humanized, and art is the evidence of it. But can one improve and humanize the World?

Changing the World – the real changing, not in pretence – that’s what Human now yearns for, secretly or avowedly. To do so, as it seemed, one should throw off art and engage in “real” things. But Human continues to have His own way. He is reluctant to part with art, and still pins all His hopes exactly on it. Only how to manage it, so that Nature could be left as material, but out of this material there would emerge not a work of art, but a better World?

To transfigure the World, one should intensify the impact of art. First of all, one should not limit himself to one particular branch of art. One should bring together all possible forms of art. That should be some synthetic Performance, comprising music, lyrics, painting, and also dance, and even fragrance. Moreover, all the audience should take part in the Performance. And not only humans should take part in It, but also animals, birds, plants, and even stones! This is how this mountain of the World could be moved. Then the people could realize that they all came from a single Source, that they are all brothers.

Surely, art does ennoble Man, and its power is indisputable. And yet, one should not overestimate the impact of art, even if “synthetic”. Not all can perceive it to the full extent, and many will still treat it as just a “show”. Therefore, without depreciating the significance of art, one should seek other means of affecting the World. For example, one could engage in verbal, rational persuasion. To start with, one could try to set up secret brotherhoods, the nuclei of reason and enlightenment.

The new tactics do bring their fruits. Enlightened autocrats emerge, under whose patronage Human can, at last, enjoy the desired freedom. But there is another trouble: not all autocrats prove to be enlightened, and the majority of them would still revel in their power. Besides, the measure of freedom granted by enlightened autocrats largely depends on their mood or caprice. Even if the incumbent autocrat is really enlightened, you never know what his crowned successor is going to be.

So, a republic, democracy – that’s what is needed! One has to change the social order and bring about a revolution. One has to go to the people and try to explain them what needs to be done. But it would be even better to bring together like-minded persons and seize the power, and the rest of the people will “move up” thereafter. If successful, this experience could be extended to other countries. Thus the World shall change!

So said, so done. Now, every here and there, one can see the fires of Revolution flaring up. Sudden success turns the revolutionaries’ heads – they have not expected such a huge thing to have been moved so easily. There were some problems, though. Not always manages one to extend Revolution to other countries. Moreover, not so many people tend to “move up”. Therefore, one has to eliminate so many enemies of the “better world” that a question arises: for whose sake does the Revolution is being brought about? From the viewpoint of the One Who Cognizes, all this looks rather like pointless human sacrifices offered to some unknown God.

Now revolutions have died down. Has the World changed? Have the people started to live better? Rather not; or, at least, not all. Devastation caused by Revolution far outweighs the benefits It brings, which, again, are controversial. Except, perhaps, that people have started to live more cautiously, so that to prevent fresh attempts to “change the World”.

Hence the conclusion: one can and even must make the World better, but one cannot “change” It. In this light, “democratic” revolutions may only be acceptable, which are aimed not at radical reconstruction of the World, but at Its feasible improvement. In other words, you cannot force everyone to become your friends, but, you must learn to honour your opponent and not regard him as an enemy (if he is not an extremist). Actually, there is nothing new in these maxims: everyone knows that “love cannot be compelled”; and it was Christ who taught us to “love our enemies.”

Certainly, to master those maxims at a country’s scale, one has to acquire the needed historical experience, to reach (generally, through suffering) a certain standard of political culture, and find the optimal balance between government and opposition. However, even in the most rationally arranged society, Human cannot be secured against many troubles and trials.

A revolution, as an attempt to “change the World”, would make sense and be a success, if Nature were What Truly Exists. Failed attempts to bring about a revolution as well as more than controversial results of the successful attempts, again, suggest that What Truly Exists is not Nature, but something Other.

Anyway, interaction with the World is destructive for Human. It causes Him to suffer and, eventually, leads Him to His death. But it is only in the face of death, or, more exactly, at the moment of death, Human, at last, realizes that everything that has preceded it has essentially been nothing, but suffering.

So, the sojourn in the World is suffering, and death is deliverance from suffering. Those simple truths take possession of Human to such an extent that expectation of, or even yearning for death now appears to Him quite natural. And yet, on the way to this simple and natural dénouement there arises an unexpected impediment, dread. More precisely, it is the dread of death.

DYING

The approaching death puts everything into place. What truly was the life that preceded it? It was a continued pushing of Human out of the World; it was suffering being intensified; it was “being-toward-death”.

Really, the One Who Cognizes notices that people not only suffer; they die. However deplorable it is, suffering is crowned by death. And this cannot but cause horror and the feeling of supreme injustice. It is wrongful that everything one has reached and gained turns out to be dust. True, instead of those who have died, new people are born. They are humans, like those who have died. And yet, they are different from those who have died. So, they have to start everything from scratch.

However, from the viewpoint of Nature, death seems to be not so terrible. Certainly, individual people and other living things do die, but life goes on, and, as for humans, their population even grows in number. If some day, life on this planet becomes completely unbearable, science and technology may reach such a level by then, that moving to other planets will become a reality. And even if all living beings on this planet perish after all, there is still hope that life, like ours, may exist on some other planet, and that planet may be not the only one.

As for individual people, their achievements, commonly, do not vanish; they are added to the treasury of all the humankind and, ultimately, contribute to improving people’s lives, and also to strengthening their survival potential. The eminent dead’s names are not forgotten; they are immortalized in streets, cities, foundations, steamers, and planes. Thus, death does not seem so horrifying any more.

Moreover, scientists work hard on how to postpone death and even conquer it altogether, as if it were just a dangerous disease. Life expectancy is on the rise. There are attempts to freeze and then unfreeze and revive animals and humans. And, who knows, discovering the secret of immortality may be not a hundred miles away.

But can the above arguments serve as a reliable consolation for the One Who Is Dying? Despite all these scientific “breakthroughs”, death stays as imminent, as it used to be millions years ago; it accompanies humankind, just as well as all the rest of living things, as closely. So, maybe, what truly exists and develops is not Nature, but something Other, for Which death is not the absolute end, but only a certain, quite surmountable, moment in development, displaying some natural discreteness of existence?

But then, it will be not death any more, but, rather, dying. For, from the viewpoint of Other, death can never ensue. Or, more exactly, it does ensue, but, it is overcome somehow. It is only the discreteness of existence that we can observe in Nature. The point is to make its continuity manifest. And that’s what Other is for.

So, in relation to Other, one can already speak of resurrection. And, if there is resurrection, everything that has been gained and reached will not perish, but continue and resume, although through death. This, apparently, is what true immortality is all about. It’s just that true existence is discrete. But, to be able to comprehend this, one must have

FAITH 

The One Who Cognizes notices that “in Nature”, apart from ordinary people, a special kind of people can be found. They are often called “God’s people”. Those people would speak of faith and immortality. More specifically, they contend that, in truth, there is no death, and, in order to make sure of it, one needs to have “faith”.

These people will hardly be heard or listened to. They will rather be mocked and even persecuted. For their teachings differ too much from the habitual and well-established beliefs.

However, after their death, They will commonly be glorified and sometimes even proclaimed “Gods”. And yet, the honour They will be done to, have little to do with the spirit of Their teachings. As a matter of fact, They will be turned into the Idols of pre-scientific, pagan beliefs. Temples will be built as homage to Them. They will be eulogized and offered sacrifices to. In Their name, the “infidels” will be fought. But how so distant all this is from the quiet of the true faith!

Most likely, true faith is only inherent in those very “God’s people”. However, insuperable difficulties occur, when They try to communicate it to other people. Apparently, one has to rise to true faith, and one cannot make everyone happy with it right away. Everyone has to go his own way to achieve it. Here, as well as in other circumstances, no one can pass ahead of his time.

CONCLUSION 

Surely, Nature is not a delusion, nor is it a “trick of vision”. Rather, It can be compared to a view opening out on the way of a certain Mountain Climber. In a certain section of the road, at a certain altitude, His Ambience assumes the contours of “Nature”. It is absent in the road’s lower-lying sections, nor is It present in its higher parts. But, for some reason, the Mountain Climber tends to imagine both what is left behind and what lies ahead in the form of Nature. In reality, however, Nature is only encountered by the Mountain Climber, but does not accompany Him permanently.

Thus, won’t it be better to pay due attention to the Mountain Climber, not to the View opening out on His way?  Maybe, it not worthwhile to dig so excessively into Nature, seeking out for Its tinier and tinier particles or Its huger and huger accumulations? All the more so, it is hardly reasonable to regard Nature as existing independently, to tear It away from Human, and relegate the Latter to the position of one of the objects of Nature, even though the most “advanced”.

Won’t it be better to leave Nature alone and, at long last, turn to Human? But not as the “object of Nature”, but the One before Whom Nature opens. Won’t it be better to think about Who Human was before His encounter with Nature, and also about Who He is going to be thereafter?

Why then the consciousness of being occurs? Maybe, after all, one would try to proceed not from Nature, but from Other?  Who would be Human’s Predecessor in this case? Who is this “Someone”, Who becomes conscious of His being?

The above observations give us some ground to believe that, apart from Nature, there exists and develops although less conspicuous, but far more large-scale Entity, something Other.